— Гордый, сукин сын, — пробормотал я. — Даже сейчас.

Ермак промолчал, лишь сощурился. Я знал, что он уважает гордость даже во враге. За время знакомства с ним я успел это понять.

Торум-Пек, глава рода, находился у самого края обрыва. Вогул опирался на резной посох, и при лунном свете его лицо с казалось высеченным из камня.

Алып стоял рядом с казаками. Получается, он был ближе к нам, чем к своим землякам. Не знаю, что он об этом думал, но что есть, то есть. Хотя принести компенсацию за незаконную связь с женщиной из другого вогульского рода ему придется все равно. От этого мы спасать его не будем.

— Начинайте, — сказал Торум-Пек на вогульском. Ефим перевел.

Воины принесли камень — серый валун размером с хорошую тыкву. Обмотали его сыромятными ремнями и привязали к ногам шамана. Кум-Яхор стоял спокойно, даже слегка помогая, поднимая ноги. Когда один из воинов слишком сильно затянул ремень, старик оскалился:

— Бережнее. Мне ноги еще пригодятся.

Воин дёрнулся, словно обжёгся. По толпе прошел шорох. Даже сейчас, перед смертью, Кум-Яхора по прежнему боялись.

— Ты больше не шаман нашего рода, — громко сказал Торум-Пек. — Духи отвернулись от тебя, когда ты продал кровь татарам.

Кум-Яхор рассмеялся. Смех был мерзкий и скрипучий, как ржавые петли.

— Духи? Какие духи, глупец? Думаешь, они помогут тебе, когда русские захватят твои угодья? Когда ваши внуки забудут, как ставить чум и выделывать шкуры?

— Мы не вмешиваемся в дела русских, — возразил Торум-Пек. — А они не вмешиваются в наши. Мы не воюем ни с русскими, ни с Кучумом. Их война — не наша.

— Союзники! — скривился шаман. — Волк не бывает союзником оленю. Просто сейчас волк сыт. Или слаб.

Я почувствовал, как напрягся Ермак. Атаману не понравилось, что при нём говорили такое, но сейчас он промолчал. Это был суд вогулов, и мы были лишь свидетелями. Мы сами приняли решение так поступить.

Рядом со мной переступал с ноги на ногу Митька Чёрный, молодой донской казак.

— Максим, — шепнул он. — А шаман утонет?

— Конечно, — ответил я тихо. — Никуда не денется.

— А если не утонет, будет плавать, как деревяшка, даже с камнем на ногах?

— Это будет означать, что духи спасают его. Но я в это не верю.

Воины закончили привязывать камень. Кум-Яхор попробовал шагнуть — ремни держали крепко. Его подвели к краю обрыва. Внизу, метрах в пяти, чернел омут. Вогулы называли такие места «чёрными водами» и верили, что там живут духи, забирающие души утопленников.

— Напоследок что-то скажешь? — спросил Торум-Пек.

Кум-Яхор обвёл взглядом толпу. При свете луны его глаза казались совершенно чёрными, без белков.

— Скажу. Вы все — трусы и предатели. Продали землю и предков за железные ножи и красное сукно. Думаете, русские защищают вас от Кучума? Да они сами Кучума сделали сильным! Татары оставят нам наши обычаи. А эти… — он повернулся к нам. — Эти принесут своих богов, свои законы. Через десять зим вы будете работать на них, не на себя. Через двадцать ваши дети забудут язык отцов.

В толпе зашептались. Алып сделал шаг вперёд.

— Ты хотел убить меня, Кум-Яхор! Ты продаешь жизни людей татарам! Ты хочешь власти, только и всего! Твои слова лживы! Кучум пообещал тебе ее, и ты стал его слугой!

— Я хотел спасти род! — крикнул шаман. — Договориться с сильным, пока не поздно!

— Предавая своих?

— Жертвуя слабыми ради сильных! Так делали предки!

Торум-Пек поднял посох.

— Довольно. Приговор вынесен родом. Кум-Яхор, сын Пахома, ты больше не вогул. Ты — никто. Пусть чёрные воды заберут тебя.

Двое воинов встали рядом. Кум-Яхор выпрямился, расправил плечи. В этот миг облако закрыло луну, стало совсем темно. Потом свет вернулся, и я заметил: старик смотрит прямо на меня. Не на Ермака, не на других казаков — на меня. В его взгляде было что-то странное, словно он знал то, чего не знал никто другой.

— Давайте, — приказал Торум-Пек.

Воины толкнули. Кум-Яхор качнулся, попытался удержать равновесие, но камень потянул вниз. На мгновение он раскинул руки, будто чёрная птица, а потом рухнул в омут.

Всплеск гулко разнёсся в ночи. Брызги долетели до края. По воде пошли серебристые круги и вскоре исчезли.

Мы молча смотрели на чёрную воду. Я начал считать. Десять секунд. Двадцать. Тридцать. Пузырьки. Потом тишина.

Минута. Две. Три.

Мальчишка лет семи вырвался из рук матери, подбежал к краю:

— Он утонул? Совсем?

Мать схватила его, прижала к себе.

Пять минут. Десять.

Ветер стал холоднее. Кто-то закашлял. Ермак стоял неподвижно, как изваяние, готовый ждать столько, сколько нужно

Пятнадцать минут.

Торум-Пек первым пошевелился. Подошёл к обрыву, посмотрел вниз, потом повернулся к роду:

— Свершилось. Кум-Яхор принял чёрные воды. Его имя больше не произносится. Его чум будет разобран, вещи сожжены. Родичи очистятся дымом можжевельника. Все закончено.

Вогулы начали расходиться. Женщины уводили детей, мужчины молчали. Только Алып остался стоять у края.

Торум-Пек подошёл к Ермаку:

— Нам жаль, что так случилось.

— Мы уважаем ваши законы, — ответил Ермак. — Предатель получил по заслугам.

— Останетесь до утра? Ночью дорога опасна.

— Нет. Уйдём сейчас. Прощайте.

Мы спустились к стругам. Казаки молча расселись, взялись за вёсла. Я сел рядом с Ермаком на корме.

— Тяжело было смотреть, — сказал я.

— Война — не бабьи пляски, — ответил атаман. — Предательство карается смертью везде — у русских, у татар, у вогулов.

— Неужели он действительно считал, что вогулам будет лучше с Кучумом, чем с нами? Или он сошел с ума на старости лет?

— Не знаю. Но хорошо, что его сейчас нет. Старая змея кусает больнее молодой. Мы — воины. Наше дело — землю взять, знамя поставить, Кучума разбить. А потом придут священники, воеводы, купцы, царевы бояре — пусть решают, как будет дальше.

… Я проснулся от странного света, льющегося в окно. Сначала решил — пожар, но сияние было холодным, зеленоватым, будто кто-то натянул над небом полотнища из светящегося шелка. Даша спала, до шеи укрывшись шкурой: ночи уже стояли холодные. Я не стал ее будить и вышел на улицу.

Там уже собрались люди. Казаки стояли кучками, крестились, бабы причитали вполголоса. Над Кашлыком, над деревянными стенами острога и темной лентой Иртыша полыхало небо. Зеленые всполохи переходили в желтые, затем в багровые, словно невидимая рука размешивала краски в огромной небесной чаше.

Северное сияние — понял я с запозданием. В прошлой жизни видел его несколько раз, не в этих широтах, и не такое сильное. Сейчас оно было словно