Она врезалась в наши сомкнутые ряды с грохотом, который был слышен даже поверх рева шторма. Мир сузился до нескольких квадратных метров кровавой, раскисшей грязи. Наступил звенящий, оглушительный ад. Крики — яростные, полные боли, предсмертные хрипы. Брань, самая отборная и грязная. Лязг стали, глухой стук железа по дереву щитов, хруст костей, чавкающий звук клинка, входящего в плоть.

Мое тело двигалось само, повинуясь рефлексам и звериному инстинкту, который во мне разбудило зелье. Я рубил, колол, уворачивался, парировал щитом. Скрамасакс в моей руке был продолжением моей воли, моей ярости. Я вкладывал в каждый удар всю ненависть к этому миру, весь страх первой главы, всю боль от унижений, всю тоску по Астрид.

Кровь брызгала мне в лицо, горячая и соленая, заливала глаза, но сквозь багровую пелену я видел все с невероятной, пугающей четкостью. Каждую пору на лице врага, каждый оскал, каждый блик на зазубренном лезвии его топора, каждую каплю дождя на его щите.

Но в какой-то момент меня сбили с ног. Я попытался встать и поднял глаза, наткнувшись на удивительное зрелище.

На вершине скалы, за спиной сражающихся, стоял Высокий Старец. В синем плаще и надвинутой на лоб шляпе, скрывающей один глаз. На Его плече сидел огромный, блестящий ворон. И Он смотрел прямо на меня. Я увидел, как Его губы, скрытые седыми усами, тронула улыбка. Не добрая и не злая — знающая. Он медленно, очень медленно поднял руку и показал мне большой палец. Одобрение. Благословение Бога-Воина, Бога-Висельника, Бога-Мудреца.

Мотнув головой и прогоняя наваждение, я вовремя парировал атаку Голиафа. Я закричал и плюнул ему в лицо. В такт бешеному стуку сердца в висках запульсировала лишь одна простая, как удар молота, мысль: «УБИТЬ! УБИТЬ! УБИТЬ!»

Я не чувствовал ударов, которые принимал на щит. Не чувствовал, как чей-то нож оставил длинную царапину на моей руке. Не чувствовал усталости. Я был воплощением разрушения, богом смерти на этом клочке суши. Я зарубил одного, ранил в живот другого, пнул третьего, сбив с ног, и тут же добил. Эйвинд сражался рядом, его топор выписывал широкие смертоносные дуги, круша щиты и кости. Эйнар, обезумевший от горя и ярости, бился с отчаянной силой обреченного, его крик «За брата!» резал слух.

Но врагов было слишком много. Они окружали нас, как волки окружают раненого оленя. Один за другим падали наши. Старый Хальвдан, прошитый копьем насквозь. Молчаливый Гуннар, с разрубленным черепом. Их крики сливались с общим гулом бойни.

Но в какой-то момент я внезапно осознал, что вокруг стало тише. Иначе…

Рев шторма никуда не делся, но боевых кличей, лязга и стонов почти не было. Я стоял, тяжело дыша, и опирался на окровавленный скрамасакс. Вокруг лежала гора тел. Горка из плоти, металла и кровавой грязи. Кто-то из раненых стонал, пытаясь ползти, кто-то просто лежал, уставясь в хмурое небо остекленевшими глазами.

Нас осталось трое. Я, Эйвинд и Эйнар. Мы все были с ног до головы в крови — чужой и своей. Наши лица были измазаны грязью, волосы слиплись, доспехи исковерканы и пробиты. Мы дышали, как загнанные звери, и в наших глазах плясали отблески безумия.

Но ярость снова накатила на меня слепой и бессмысленной волной. Это был уже темный и животный инстинкт добивания. Я увидел одного из раненых врагов. Молодой парень, с лицом, искаженным болью, пытался подползти к своему мечу. Незнакомое лицо.

Я, спотыкаясь, как пьяный, пошел к нему. Упал на колени рядом. Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел ужас. Я поднял нож. И начал вонзать. Раз. Два. Три. Я не слышал его хрипов. Я не видел ничего, кроме цели. Остановился только тогда, когда рука устала. Затем перешел к следующему. И к следующему. Добивал. Методично, без мысли, без жалости, без гнева. С холодной, механической точностью палача. Дыхание рвало мне глотку, но я не останавливался. Это была не месть. Это была… гигиена. Очищение поля боя.

Вдруг чья-то сильная рука легла мне на плечо, кто-то попытался оттащить меня в сторону.

— Рюрик… Хватит. Всё кончено. Остановись.

Я обернулся. И увидел лишь угрозу. Чужое лицо, залитое кровью. Врага. Который мешает мне закончить работу. С низким, звериным рычанием, каким, наверное, рычат волки, я замахнулся на него своим окровавленным клинком.

«УБИТЬ! УБИТЬ! УБИТЬ!»

— Я СВОЙ, ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ, ОПОМНИСЬ! — крикнул Эйвинд, отскакивая.

Я рванул на него со скоростью выпущенной стрелы. Но его кулак молотом пришелся мне точно в челюсть. Мир взорвался ослепительной белой вспышкой. И затем — благословенная и беспросветная тьма поглотила меня целиком.

Глава 5

Сознание скользнуло ко мне вертким змеем. Глаза были склеены смолой небытия. Каждое веко весило как дверной засов. В ушах стоял оглушительный звон, а в висках молотом отбивался каждый удар сердца.

Я вздохнул полной грудью, и воздух обжег легкие. Холод, щедро сдобренный солью, смешивался с едким дымом от горящего костра. И под этим коктейлем прятался стойкий запах крови. Он въелся в эту землю, в одежду, в саму память. Он висел в ноздрях призраком недавней бойни.

Я с трудом разлепил веки. Небо стелилось черным бархатом. Его пронзали алмазные иглы звезд. Рваные тучи, словно клочья савана, неслись в вышине, открывая бледный, безразличный лик луны. Шторм, уставший и сытый, уполз восвояси, оставив после себя лишь унылый шепот волн о каменистый берег.

Поворот головы дался мне нелегко, будто я был марионеткой, которая вдруг захотела стать кукловодом. В горле пересохло. В метре от меня, у оживленного костра, сидели Эйвинд и Эйнар. Они ели. Не спеша, с волчьей, методичной жадностью, вгрызаясь зубами в куски темного, дымящегося мяса, от которых шел соблазнительный, почти кощунственный пар. Они запивали еду глотками меда из бурдюка, их могучие кадыки двигались мерно, как поршни.

Эйвинд первым почуял мой взгляд. Он замер с куском мяса у рта, его глаза, отражавшие пламя, сузились. Он толкнул локтем Эйнара. Тот медленно, будто под водой, повернул ко мне свое лицо. Скорбь и ярость запечатали чистоту его глаз. Я не увидел там ни радости, ни облегчения. Он смотрел на меня, как на дикого зверя, которого чудом загнали в клетку.

— Очнулся наш берсерк. — констатировал Эйнар. — Есть будешь? У нас тут