не будем бедными. И никто не будет снова спрашивать,

кто моя мать.

От того, как она об этом говорит, твердо сжав губы, с вызовом и гордостью в глазах, ему становится стыдно.

Он думает: она знает, кто она. И чего хочет.

Она планирует прогнуть мир под себя.

А он?

Все его желания (в основном касающиеся ее)

кажутся ужасно детскими и ничтожными по сравнению с ее ―

одни постыдные тайны, о которых он не осмеливается говорить вслух.

Так что он сидит в кафе, пока она суетится,

разнося чашки чая и подносы с маньтоу и жареными пельменями,

которые выдает ей отец на кухне, клиентам, толпящимся у входа.

В основном это китайские работники доков,

которые спешно поглощают еду и уходят,

оставив в пепельнице два-три окурка.

Иногда приходят торговцы или бизнесмены в дорогих костюмах,

которые медленно потягивают напитки, проглядывая сегодняшние газеты.

Летними вечерами, когда дети играют на улицах,

а туман над рекой такой легкий, что можно сосчитать корабли в доках у причала,

он идет с ней к берегу Темзы.

Она говорит и говорит обо всем, что происходит в ее жизни,

и он думает, что может провести остаток жизни, просто стоя рядом и слушая.

А в другие вечера он лежит, растянувшись на ее кровати,

и учится курить, а она сидит на подоконнике и пишет что-то в блокноте,

таком старом и истрепанном, что страницы распадаются на части.

Сосредоточившись и погрузившись в мир собственных слов, она слегка высовывает язык, и этот вид его успокаивает.

Он почти не может повлиять на то, в каком году ее увидит: он просто закрывает глаза.

А на правом плече у него постоянно сидит история,

нашептывая мрачные предостережения голосом отца.

Они сближаются, отдаляются

и снова сближаются

в таком хаотичном ритме, что он знает: однажды

она задаст тот самый вопрос, и все

раскроется. Как говорила ему бабушка:

с этим нужно покончить.

Но как покончить,

если все, чего он хочет, ―

это всегда быть с ней?

Она задает вопросы

в незначительные,

не связанные между собой моменты:

они как кусочки пазла,

разбросанные по кофейному столику.

Оба начинают замечать

друг у друга в глазах

то, чего еще не знают сами.

Несколько раз

она видит его более молодым, чем раньше.

А потом ― снова на несколько лет старше.

Она осторожно проводит пальцем

по его колючему подбородку.

В каждой черточке ее лица

читается страх,

и он понимает:

она спросит. Не может не спросить.

(Первый вопрос.)

Ты никогда не показываешь мне то, что пишешь, говорит он однажды вечером, выдыхая дым в окно ее комнаты.

Она отрывается от страницы

и подавленно смотрит на него.

Что, смущенно спрашивает он.

Я читала тебе свои стихи, говорит она. Ты сказал, что тебе понравилось.

Ты не помнишь?

(Второй вопрос.)

Она обнаруживает его в переулке,

и на ней впервые пальто по размеру,

женские сапоги на каблуках, черные и блестящие,

волосы до плеч аккуратно завиты,

на губах кроваво-красная помада; рядом с ней

он чувствует себя маленьким мальчиком.

Красивое пальто, бормочет он. Новое?

Она хмурится. Ты его уже видел, говорит она.

И перчатки. И эту помаду.

Ты не помнишь?

(Третий вопрос.)

В шестнадцать лет

он впервые ее целует.

Они лежат рядом на ее кровати,

глядя, как свет луны

и уличных фонарей танцуют на потолке.

Оторвавшись от нее, он улыбается.

Всегда хотел узнать, каково это.

Но у нее из глаз капают слезы, и он понимает.

Он говорит: мы уже целовались, да?

Кивнув, она отвечает: у реки,

под летним дождем.

Ты не помнишь?

(Четвертый вопрос.)

Еще раз спрашиваю, говорит она.

Откуда ты взялся?

И он понимает: откладывать больше нельзя.

Если он соврет, она поймет, и он ее потеряет.

Он мало что знает, но это он знает точно.

Так что он рассказывает

и показывает:

когда сквозь занавески пробиваются первые лучи солнца,

он закрывает глаза и медленно растворяется в воздухе,

как привидение, которое она видела в кинотеатре.

Она едва сдерживает крик.

Он продолжает рассказ

у воды, пока проплывающий мимо корабль

поднимает паруса.

Я не вижу в этом ничего плохого, настаивает он.

В каком-то смысле это даже к лучшему. Я могу тебе помочь.

Могу помочь твоему отцу. Не забывай, я кое-что знаю…

о том, что произойдет в будущем.

Она пытается улыбнуться. И позволяет поцеловать себя

губами, с которых слетают обещания.

Ей всего пятнадцать,

и она еще верит обещаниям.

(Пятый вопрос.)

Она просит рассказать ей все:

что случилось с твоими родителями?

И, лежа с ней в постели,

он рассказывает,

чувствуя благодарность за эту ночь и за то,

как она гладит его по руке.

В наступившей тишине

она говорит, что понимает.

Это не одно и то же, говорит она,

но я знаю, каково это, когда того,

кто всегда должен быть рядом, нет.

Вопрос

слетает с его губ,

прежде чем он успевает сдержаться:

а ты всегда будешь рядом?

Да, говорит она.

И в тот момент

это слово кажется

таким же простым и искренним,

как его жест:

он берет ее руку,

все еще обвитую вокруг его руки,

и подносит к губам.

Я тоже всегда буду рядом, говорит он.

Однажды,

когда ему семнадцать,

она просто оборачивается.

Останавливает его одним взглядом.

Я всегда скучаю, когда ты уходишь,

признается она.

Позже он медленно растворяется,

держа ее за руку.

Последнее, что он видит

перед погружением в темноту, ―

тепло ее улыбки.

Он никогда не говорит «люблю» и даже не помышляет об этом.

Это слово кажется ему

слишком грубым, слишком пошлым,

неспособным передать

все, что она для него значит.

Между ними нет договоренностей, нет обязательств;

да и как они могут быть?

Но он думает:

возможно,

так все и должно быть.

Возможно,

все это было ради нее.

Джошуа

1987

«Принимая во внимание благополучие и стабильность всего Гонконга, мы с пониманием относимся к решению британского правительства Гонконга снести город-крепость Коулун и разбить на его месте парк. Коулун, как и некоторые прочие части Гонконга, представляет собой пережиток прошлого».

Министерство иностранных дел Китая

(Январь 1987 г.)

Люди меняются: они уходят или предают. Это одна из очень немногих постоянных вещей в нашем мире. Джошуа, выросший в Коулуне, понял это очень рано. Вот