Он снова попытался обнять ее. На этот раз племянница не отстранилась. Она позволила его мощным рукам обхватить ее плечи, но сама осталась деревянной и холодной. Астрид чувствовала грубую шерсть его плаща, слышала его ровное, тяжелое дыхание, но между ними была стена. Стена из долга, политики и железа.

— Я ненавижу тебя, — тихо, без всякой злобы, сказала она. — Я ненавижу твои решения. Твой долг. Я ненавижу этот мир, где любовь должна доказывать свое право на жизнь кровью и хитростью.

Потом она выскользнула из его объятий и выбежала из горницы. Она бежала через весь двор, не разбирая дороги, пока не выбежала на пустой, холодный берег. Ветер трепал ее непокрытые волосы, соленые брызги били в лицо, смешиваясь с горькими, яростными, бессильными слезами.

Бьёрн стоял у входа в длинный дом и смотрел ей вслед. Его могучее лицо было печальным и усталым. Он поднял руку и потрогал амулет с молотом Тора на своей груди.

— И почему с девчонками… и с правдой… всегда так сложно? — тяжело вздохнул он. — Проще сразиться с сотней воинов, чем успокоить любящее сердце.

* * *

Море раскинулось бескрайним свинцовым полотном до самого горизонта. Два длинных драккара, подобно морским змеям, рассекали тяжелые волны, их высокие, круто загнутые носы вздымали фонтаны белой пены.

На носу головного корабля, поставив ногу на планшир, стоял Ульф. Ветер трепал его светлые волосы, а на лице играла самодовольная, бесшабашная ухмылка. Он чувствовал себя властелином этой стихии и предводителем грозной рати.

Вокруг царило оживление. Воины, привыкшие к долгим переходам, коротали время кто как мог. Одни точили оружие, другие играли в кости, третьи просто спали, свернувшись калачиком у борта, прикрывшись плащами.

Торнвальд, его верный друг и рулевой, сидя у руля, закончил рассказ, и громкий, похабный хохот прокатился по палубе. Он только что поведал историю о том, как в прошлом походе «утешил» сразу трех дочерей одного несчастного бонда.

— … и ни одна, слышите, ни одна не тронула меня здесь! — он с пафосом стукнул себя кулаком в грудь. — Красивые, да. Сочные. А пустота внутри. Как пустая скорлупа от устрицы.

— Может, они просто делали вид, что им хорошо, чтобы ты поскорее отстал? — подколол кто-то из команды, вызывая новый взрыв смеха.

Ульф снисходительно усмехнулся, глядя на эту вольницу. Он любил эти моменты. Моменты братства, грубой силы и простых радостей перед битвой.

— А тебя что тронуло, Ульф? — вдруг спросил Торнвальд, перекрывая смех. Все сразу притихли, заинтересованно повернувшись к своему предводителю. — Ну, кроме очевидного? Все мы видели, как ты на тинге на Астрид пялился. Глаза чуть не выпали. Что в ней такого, а? Ну, кроме того, что она племянница конунга?

Ульф повернулся к ним, его глаза блеснули. Он любил быть в центре внимания.

— Астрид? — он сделал театральную паузу. — Огонь. Дикий, неукротимый огонь. Она не то что эти местные дойные коровы, что только и умеют, что суп варить да детей рожать. В ее глазах — сталь. Выковать из такой стали верную жену и мать своих детей… это достойно воина. Заполучить такую добычу…

Он помолчал, наслаждаясь вниманием.

— Но дело не только в ней, братья. Дело в том, что она — ключ к землям Бьёрна. Конунг стареет. Его наделы растут. Одну часть земель он раздаст своим сыновьям, а другой возблагодарит своих родичей. И не стоит забывать, она — любимая племянница. Тот, на ком она женится… его влияние станет огромным. Его голос будет решающим на тинге после… ну, вы понимаете. Ярлами не рождаются, братья. Ими становятся. Силой. Или хитростью. А лучше — и тем, и другим.

На палубе воцарилось задумчивое молчание. Многие впервые слышали такие слова — столь откровенные и честолюбивые. Но в них была жестокая правда, которую все понимали.

— Так выпьем же! — крикнул Торнвальд, нарушая тишину. — Выпьем за удачу нашего предводителя! За будущего ярла Ульфа! И за его будущую валькирию!

— SKAL! — громоподобный клич поднялся над рокотом волн. Кто-то принес бочонок с медовухой, стали наполнять рога и чаши.

Начался пир. Зазвучали примитивные и грубые песни. Смех парил над водной гладью. Волны за бортом становились свирепее. На горизонте, на стыке свинцового моря и пепельного неба, клубились темные, тяжелые тучи. Начинался шторм. Но пьяных, возбужденных воинов это уже не волновало. Они пили за свою славу, за свою добычу, за свое будущее под предводительством хитрого и амбициозного Ульфа.

* * *

Мы бежали. Сердце царапало кадык, ноги подкашивались, легкие горели огнем. Сзади, все ближе и ближе, слышались крики погони. Лай собак сводил с ума. Нас догоняли.

Расмус стал тяжелой и неподвижной ношей. Он хрипел, кашлял и тихо ругался. Он уже почти не шевелил ногами. Мы тащили его, чувствуя как с каждой секундой наши собственные силы тают, а расстояние между нами и смертью сокращается.

— Бросьте меня… — просипел он вдруг. — Бегите… сами… Будете тащить меня — и мы все умрем…

— Заткнись! — рявкнул Эйвинд, сжимая его руку еще крепче. — Мы своих не бросаем!

— Я… я и так уже труп… — хрипло выдохнул Расмус. — Я хочу… выбрать свою смерть…

Он внезапно дернулся, вырвался из нашей хватки и рухнул на колени в грязь. Мы остановились, пытаясь поднять его снова. Но он рассвирепел и из последних сил рванул кулаком мне прямо в лицо.

Удар был слабым, но неожиданным. Я отшатнулся, почувствовав, как по губе разливается теплая, соленая кровь.

— ТЫ ЧТО, ДУРАК ДЕЛАЕШЬ… — начал Эйвинд, но Расмус перебил его. Его глаза, помутневшие от боли, вдруг вспыхнули диким, нечеловеческим огнем.

— Я уже покойник! — проревел он, и в его голосе появилась стальная сила. — А мне охота в Вальхаллу! Боги и валькирии заждались меня на пиру! А для этого… для этого нужно умереть как герой! С оружием в руках! А не ссать в штаны, убегая, как заяц!

С этими словами он судорожно стал шарить за пазухой и вытащил маленький, потрескавшийся кожаный бурдючок. Он с силой выдернул пробку зубами и залпом выпил содержимое.

Резкий и знакомый до жути запах ударил в нос. Черная белена и грибы, что дурманят разум. Зелье берсерка.

— Нет… — прошептал я, осознав, что задумал этот отчаянный храбрец.

Эйвинд взглянул на безумца, и его лицо исказилось гримасой скорби и яростного восхищения. Он сжал руку Расмуса за предплечье в традиционном воинском приветствии и с силой ударил себя кулаком в грудь.

— До встречи, брат! —