Джеронимо. Жизнь
Несколько слов от автора
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь.
Вечный покой сердце вряд ли обрадует,
Вечный покой — для седых пирамид.
А для звезды, что сорвалась и падает,
Есть только миг, ослепительный миг.
Л. Дербенев
' Geronimo ! — Джеронимо!'
— клич американских парашютистов
во время прыжка
Продолжение и завершение приключений попаданца в Америку. Жесткий и жестокий мир двух сверхдержав, веселый и одновременно холодный и постоянно балансирующий и у пропасти всеобщей ядерной войны. Мир XX века, в котором автор этой книги жил, и о котором вспоминает с ностальгией.
Книга посвящена тому трудному и прекрасному времени, когда мужчины еще были мужчинами, женщины — женщинами, а сверхдержавы — сверхдержавами. Памяти той великой страны, в которой я родился и ее достойного (именно в то время, хотя и не во всем и не всегда) соперника. Будем жить!
Dum spiro — spero (Пока дышу — надеюсь)
Над черной бездной, жуткой бездной,
Нас держит тоненькая нить.
Она надеждою зовется,
И верить хочется,
Так верить хочется,
Что эта нить не оборвется,
И жизнь не кончится…
Л. Дербенев
Темнота, странная, мягкая, словно обволакивающая тьма… и песня… та самая песня, которую он услышал на пляже. Он… свободен? Или…
Дождь проходит свозь меня,
Но боли больше нет…
Вот уж явная ложь. Боль, как и темнота, окружает его со всех сторон. Сильная боль, терзающая все тело. Почти смертельная. Но почему-то не видно никаких тоннелей? Неожиданно он вспомнил, как летел в уходящем куда-то вдаль длинном туннеле со слабо светящимися стенками. Летел, обгоняя облачка, внешне похожие на людей. Летел, огибая повороты и постепенно разгоняясь. Ему даже начала нравиться эта новая ситуация. До тех пор, пока на крутом повороте он не столкнулся с одним из облаков. Вместо ожидаемого пролета через туман он словно с разбега ударился в стену и на мгновение как будто выключился. И очнулся в самолете. Болело все тело, непонятно почему. Туман, а вернее облако, было настолько густым, что, еще раз выглянув в дверь, Том не увидел даже крыльев самолета. Если бы высота была ниже, его можно было принять за поставленную немцами дымовую завесу. Сколько не вглядывался Томпсон, ни земли, ни других самолетов ему разглядеть не удалось. Казалось, что кроме одного единственного самолета и сидящих в нем десантников, в мире больше никого не осталось. Но самолет продолжал лететь, плавно снижаясь, и вскоре облака начали рассеиваться. Сразу же вокруг начали рваться снаряды зениток. В самолет попал снаряд, разорвавшись и обдав Тома целым роем осколков. От усиливавшейся до невозможности терпеть боли он снова потерял сознание…
А в это же время в Москве, в здании на Лубянке происходил очень интересный разговор.
— … Пока неясно. Наши источники в АНБ ничего не смогли прояснить, — стоящий навытяжку перед министром Госбезопасности майор слегка покраснел. — Убитые, состоят в организациях, которые никогда вместе не действовали из-за религиозных разногласий. Источники слухов, о том, что генерала собираются вернуть в Совет Национальной Безопасности не выявлены. Официального опровержения слуха администрация Шрайвера не дает.
— Наши что?
— Резидентура на Багамах… сами знаете, Петр Иванович, там всего два человека, — майор еще сильнее вытянулся по стойке смирно.
— Да еще не самые лучшие, я полагаю, — проворчал министр. — Курортники, трах-тарарах, — в отличие от предыдущего министра, начинавшего еще в команде Берии, но изображавшего интеллигента, это не стеснялся «армейских выражений на командном языке». — Остальные что? Или по всему Востоку одни курортники?
— Пока ничего, Петр Иванович, идет добывание и обработка полученной информации…
— Добывание, добивание… — проворчал генерал себе под нос. Что было хорошим признаком — ворчит, значит успокаивается. — Доклады по этому делу ежедневно. И про этого… мать его, Киссинджера, тоже. Работайте.
— Есть! — майор четко отдал честь, старательно развернулся и пошел к двери строевым шагом.
— И попроще, Володя, — кинул ему в спину министр. — Без армейщины. Не на плацу.
Майор перешел на обычный шаг и аккуратно закрыл дверь кабинета за собой. Кивнул на прощанье с озабоченным видом секретарю, не обращая внимания на остальных сидящих в приемной ожидающих. Шагая по коридору, он думал только о порученном странном деле.
«Понятно, почему убит Киссинджер. Несмотря на отставку, этот деятель сохранил определенный вес в Вашингтоне. Но кому и главное, зачем понадобилось убивать человека, уже ушедшего из политики. Месть? Нет мотивов. С прошедшим ранее недоразумением в Москве уже вроде несколько лет как разобрались. Для участвовавших в покушении мусульманских террористов он не такая уж значимая фигура, чтобы такую сложную операцию осуществлять. И нынешнему правительству тоже вроде нет причин убирать Томпсона. А уж тем более не видно заинтересованности в этом человеке с нашей стороны… если только космическая программа? Он из нее ушел сразу после Первой Лунной… ох, пахнет чем-то нехорошим от всего этого… Вот вляпался. И главное — непонятно, за что хвататься и кого трясти. Только если… дать указания проследить, что и как будут копать американцы? А что, мысль интересная. Они будут копать, а мы — анализировать… Идея? Пожалуй, может выгореть…»
Несколькими днями ранее на другой стороне земного шара разговаривали о том же самом событии неофициальные, но весьма могущественные лица. Потомок советника пяти американских президентов подряд и одного из богатейших людей в мире, чье состояние к концу жизни оценивалось в триллион долларов, лицо совершенно не публичное, но пользующийся огромным влиянием, встретился с представителем одного из кланов, управляющих Федеральной Резервной Системой. Причем представитель приехал к нему в загородный дом.
— … Никто из нас никогда до этого не вмешивался в политику семей, в том числе и вашей семьи, Дэвид, — вальяжно расположившись в кресле и попыхивая ароматным дымом гаванской сигары, говорил Бернард. — Но сейчас я вынужден заявить, что на время придется отменить это правило. Поскольку ваша политика становится просто опасной для всех нас.
— В таком случае, Бернард, мне хотелось бы услышать доказательства опасности нашей политики, —
