Важным пунктом утренних приготовлений были косы дочери. Вася выходила в школу в восемь утра. К этому моменту мамы уже не было дома. Царствовала бабуля. Она спешила к ним из своего дома, тоже встав вместе с солнцем. «Ну как им это удается?» – недоумевала всегда сонная Васька.

Чтобы все успеть, Галина Игоревна будила дочь в шесть утра и быстро заплетала в косы непослушные завитки длинных, струящихся черных волос. Ваську не стригли никогда.

– Ты что, мать, это же такое богатство! Не будем стричь! – говорил Михаил Васильевич, отец. А отца все слушались. С ним никто не спорил. В первую очередь с ним никогда не спорила мама, ну и, как следствие, все остальные. Он даже не разрешал им с матерью надевать старые тренировочные штаны или футболки с небольшой дырочкой, если они собирались заниматься какой-нибудь грязной работой по дому. Отец был категорически против брюк на женщинах: «Не женственно это». Поэтому у них с матерью было множество домашних халатиков с запа́хом, очень, кстати, удобная конструкция, выгодно подчеркивающая фигуру. Эти самые халатики покупались в сельпо или, что бывало чаще, шились на заказ, благо портних в станице хватало. Так Вася и росла: с волосами почти до бедер, в халатиках и платьишках в душевный девичий цветочек.

А еще – ленты и банты. Да, это отдельная история. Они не продавались в станице. Были дефицитом, как и фабричная колбаса, которая вроде бы вкусная, а самим не сделать. Каждый раз, когда кто-то из знакомых матери с отцом ехал в большой город – Краснодар или Ростов-на-Дону, а то и Москву, мама заказывала для дочери ленты. Больше всего ценились новые гофрированные, которые появились не так давно. Их не нужно было гладить, и бантики хорошо держали форму. У Васи была уже целая коллекция таких бантов. В шкафу выделили отдельный ящик, в котором они лежали стройными рядками рулончиков, разложенные по цветам и оттенкам – от светлого к темному.

Прическу мама каждый день ей делала новую. Это тоже было очень важно. Для кого? Наверное, для мамы и папы, а Вася просто принимала это, тоже считая важным.

Она вставала в шесть утра, садилась на табуретку возле кровати как была – в трусиках и маечке, со слипшимися ото сна глазами, чуть сгорбленная, теплая, как маленький пушистый котенок. Мама большим гребнем распутывала темные волосы, всегда причитая и радуясь тому, что дочка не в нее пошла, а в отца.

– Вот какие же у тебя богатые волосы, дороже золота! Мне в моем детстве и не снились такие. Плести – одно удовольствие! А прическа как красиво смотрится! – Она ловко отделяла пряди, вплетала ленты, собирала «корзиночку» из двух или четырех кос и завязывала концы лент бантами. Затем, чмокнув в щечку заспанную мордашку дочери, легонько поднимала ее за плечи, чуть подталкивая обратно к постели:

– Принцесса наша! Ну, иди, еще часик у тебя есть, поспи. Портфель ведь собрала с вечера?

Мама откидывала одеяло, забирала подушку и вместо нее водружала на кровать специально сшитый круглый валик, набитый гречневой шелухой. Василиса ложилась шеей на валик, голова с бантами была как бы на весу, и прическа не портилась. Потом бабуля кормила их с братом приготовленным мамой завтраком – яичницей с ярко-оранжевыми кругляшами желтков, свежим белоснежным хлебом с куском домашней насыщенно-бордовой колбасы, остро пахнущей специями и чесноком, который мама добавляла везде, считая, что он – от всех бед и болезней. Завершался завтрак кружкой сливочного молока, и если бабуля напекла, то и ноздреватыми кружевными блинками. После бабуля поправляла ей банты, приглаживала гребнем распушившиеся вокруг лица любопытные кудряшки, выдавала портфели, и они с братом выходили в сад или в школу.

Но все это было раньше, когда Вася была маленькой. После того как в ее двенадцать лет родилась Маргарита – младшая сестра, она постепенно научилась сама заплетать себе волосы – обрезать их отец по-прежнему не давал. А еще приходилось заботиться о сестре и брате, заплетать пока еще тоненькие волосики Ритки, которая, в отличие от Василисы, как раз пошла в мать и унаследовала белесые волосы-водоросли, как их называла мама. Галина Игоревна была обладательницей точно такого же «детского пуха», который она в юности пыталась отрастить, а потом на первую же зарплату пошла в парикмахерскую и огорошила родителей тугой химической завивкой. Как только волосы тогда не отвалились! Потом долгие полгода приходилось каждое утро их накручивать на крупные бигуди, чтобы не быть похожей на их овцу. «Химия», к слову сказать, прижилась, мама и сейчас ее делает, только на крупные коклюшки. Всю жизнь она недовольна тем, что у нее на голове, и свои мечты о прическах воплощает на старшей дочери.

– Вась, ну сколько можно звать? Ты вставать собираешься? И Риту буди, причесывайтесь обе, умывайтесь и идите на стол накрывать. – Голос мамы был уже совсем рядом.

Васька вынырнула из-под одеяла, зажмурилась от солнца, беспардонно гулявшего по комнате – весна же, все можно! Ей было жаль расставаться с тем парнем на коне, но что поделаешь, нужно было вставать. Хотя и суббота, а дел по дому – невпроворот. Ей никогда не удавалось спать столько, сколько бы она хотела, хотя каждый долгожданный вечер предвыходного дня Вася мечтала, что о ней вдруг волшебным образом все забудут и она сможет спать до тех пор, пока самой не надоест валяться в постели, – такое вообще бывает?

Сегодня стирка, и весенняя уборка начинается, значит, до вечера вместе с мамой она будет что-то бесконечно мыть, стирать, полоскать, отжимать, развешивать. Да уж… Ну что за жизнь такая! Она легко спрыгнула с постели, потянулась, подошла к двери и, зацепившись руками за косяк, прогнулась, как струна, пару раз присела, растянулась на шпагат, сбив пестрый половик, глянула в зеркало шифоньера, подмигнула стройной румяной девушке в отражении.

– Иду, мам, иду уже! Рита, Рит, вставай, мама зовет, скорее зубы чистить!

На крутом глинистом берегу Азовского моря, в голой степной местности, где нет леса и гор – степь да степь кругом, – расположилась станица Должская. В народе зовут тот берег Кручей, с него взмывают в небо птицы, жены провожают рыбаков, влюбленные встречают на нем рассветы. С одной стороны море, для кого-то мутное и мелкое, а для кого-то удивительно родное, темно-синее, с высоченным обрывистым берегом цвета красной охры, с другой стороны облагороженная людским трудом степь – бесконечные распаханные поля и ухоженные сады, меняющие свой окрас в