Теплые ласковые пальцы легонько касались Муркиного носа.

– Знала бы ты, как вовремя появилась! Плохо мне, Мурочка! Я ведь теперь одна… Муж мой ушел… Бросил меня! Хоть и обещал, что мы будем до конца жизни вместе… Только вот не нужна я ему стала… Старая… Так и сказал. А еще сказал, что всю жизнь ему испортила тем, что детей не подарила, а племянника, которого мы на воспитание взяли совсем маленьким, вырастила не таким как надо. А как надо? Вот ты мне скажи, Мурочка? Я Дениса любила как собственного сына. А муж ему запретил меня матерью называть… Говорил, что родная есть и нечего парню голову морочить. А где она, та родная? Ни слуху, ни духу уж сколько лет… И разве моя вина, что Денис ко мне тянулся, а дядьку своего, отца названого, боялся как огня? Тот же считал, что мальчику ласка не нужна. Мужика вырастить пытался. Все с тычка да с затрещиной. Так, мол, и надо! А Денис ласковым всегда был, добрым. Животных жалел. Принесет какого-нибудь щенка или котенка, выходит потихоньку от отца и просит оставить. Но тот суровый был. Ни разу не позволил. Говорил, что нечего дома грязь разводить. Ты бы Денису моему понравилась! Он очень кошек любит. Вот приедет скоро и поглядит на тебя. Муж-то запрещал нам встречаться. Как поссорились они лет пять назад, так мы с Денисом виделись редко совсем, да и то урывками, когда я в город одна ездила. Почему поссорились, даже и не спрашивай! Я не такая, Денис не такой… Одно хорошо! Теперь нам никто не указ! И я могу к внучке ездить тогда, когда сама захочу, а не когда разрешение дали… Сама виновата, конечно, все мужу мягко стелить пыталась. Да только как иначе-то, Мурочка, если так меня учили. Муж – глава семьи. Его слушаться надо, угождать во всем. Вот я и слушалась. Да только мамочка моя, Царствие ей Небесное, с папой моим жила, который ее всю жизнь на руках носил, а мне такого счастья не досталось. Пенять-то не на кого. Сама выбирала свою долю. Любила… А только все равно обидно, что столько лет впустую потратила. От этого и сердце ноет, и на душе томно да душно. Ходила по дому кругами ночи напролет, пока ты не появилась, и плакала. А легче не становилось. Раньше, бывало, в молодости, проревешься как следует, глядишь, и полегчало. А теперь… То ли душа каменеет, то ли еще что… Не знаю. А только тебя увидела и поняла, что не так уж и плохо все у меня. Ты вот за все время меня ни разу не укусила и не поцарапала, хоть и знаю, что больно тебе. А ты терпишь да руки мне лижешь, когда я тебе бока обрабатываю. Может, так и надо? Не роптать, коря за то, что не случилось, а благодарить за то, что есть? Жива, здорова почти, сын есть, внучка… Чего еще желать? О чем печалиться? Впору благодарить небо-то. Так, Мурочка?

Мурка в ответ молчала. Странная женщина с тихим голосом ей нравилась. Она была чем-то похожа на Анфису, Муркину мать. Такая же ласковая и теплая. Проведет ладонью по израненному боку и почему-то легче становится. И сама не понимает, что не Мурка ее лечит от печали, а вовсе даже и наоборот.

К прежнему хозяину Мурка не вернулась. Когда зажили разодранные бока и уродливые шрамы чуть затянулись редкой еще шерстью, она вышла во двор, уселась на залитом осенним солнцем крыльце и принялась умываться. Знакомый голос заставил ее вздыбить шерсть на загривке.

– Надо же! Живая! Иди сюда!

Новая хозяйка, которая стояла рядом с тем, кого Мурка не хотела больше знать, встретилась взглядом с кошкой и кивнула:

– Иваныч, продай ее мне!

– Это как же?

– А вот так! Сколько хочешь за эту кошку? Она сама ко мне пришла. Вот пусть у меня и остается. А чтобы обид промеж нами не было – я ее куплю. Что скажешь?

Так Мурка осталась у Катерины.

Они жили тихо, без особых печалей и радостей, не считая тех дней, когда в доме вдруг начинала звучать уже знакомая Мурке песня, и Катерина принималась творить тесто.

– Мои приедут! Готовиться надо, Мурочка!

Эти дни Мурка любила особенно. Она устраивалась в углу кухни, где стоял старый диванчик, и наблюдала за тем, как Катерина готовит. В ее движениях, скупых, точно выверенных, была какая-то сила, наполняющая дом покоем. И Мурка ласкалась к нему, как к теплым ладоням Катерины, тихо мурча и вторя той, что напевала снова и снова про тонкую рябину.

Темнота пришла тогда, когда Мурка ее совсем не ждала. В ожидании очередной своей радости, Катерина, которая только что месила тесто, вдруг охнула тихонько, осела на табурет, прижав руку к груди. Белый платок, которым она всегда повязывала голову на кухне, сполз на плечи, и Мурка вскочила, пытаясь прогнать незваную гостью. Но темнота не ушла. Она обняла ту, что дала Мурке настоящую жизнь, наполненную любовь и светом, и кошке осталось лишь тихо взвыть от боли, которая ни в какое сравнение не шла с той, что испытала она когда-то, лежа на мусорной куче.

Все это случилось два дня назад, но Мурка так и не смогла найти себе место с тех пор. Она ходила по дому, лавируя между странными людьми, которые что-то делали, говоря так тихо, что иногда было и не разобрать о чем. Ее то и дело кто-то пинал. Не со злостью, а так, для порядка, отстраняя с дороги, если Мурка мешала. Но никто ни разу не погладил, не сказал ласкового слова, кроме странного человека в черной одежде, но к нему Мурка идти не хотела.

Она ждала «своих». Тех, кого любила ее Катерина.

И дождалась.

Денис вошел в дом, толкнул дверь в большую комнату, куда Мурку не пускали, и поманил ее за собой.

– Иди, Мурочка, попрощайся.

Кошка посмотрела на человека так, что он понял ее без всяких слов. Поднял на руки, поглаживая и пытаясь успокоить:

– Да. Ты права. Зачем прощаться, если мы обязательно встретимся? Можно просто сказать «до свидания», так?

Мурка ткнулась носом в мокрую щеку, слизнула соленую каплю и притихла.

А на следующий день другие руки, теплые, но так не похожие на Катины, прошлись по Муркиным бокам.

– Иди, Мурочка!