Нет, надо гнать от себя все это.

6

Галерея была огромной, с высокими потолками, на стенах висели картины разных авторов — и оригиналы русских художников, и репродукции мировой классики, и работы современных мастеров. Как все интересно. Кое-где встречались скульптуры и бюсты древних греков, египтян, поделки и игрушки древних людей.

Средних размеров помещение было предоставлено руководством галереи под работы Милены. Собирались приглашенные. Виновница торжества была неотразима в бледно-красном вечернем платье. Я не мог отвести от нее взгляд. Она меня именно для этого позвала на самом деле? Не ради фотографий? И я не знаю, какой ответ был бы лучше.

Я усердно работал, щелкал всех подряд — и в первую очередь ее.

В назначенный час все собрались перед Милой, и она начала рассказывать, в каких техниках работает, как к ней приходят сюжеты, где черпает вдохновение. Стандартные темы, в общем. И говорила Мила порой даже косноязычно, сбиваясь. При этом она не теряла своего очарования. Наоборот, оно становилось все сильней.

На меня Мила толком не смотрела. Я почувствовал себя ненужным, как будто меня используют. Фотографий было достаточно, я перестал снимать. Стоял с отстраненным видом, рассматривал картины. В основном преобладали пейзажи, деревенские домики. Но встречались и изображения космического неба, темно-синего, сиреневого, с яркими звездами. Был портрет ее дочери — девочки с темными волосами и острым подбородком. Взгляд очень строгий и очень серьезный. Почему Мила решила нарисовать ее именно такой? Еще выбивался из общей канвы автопортрет. На нем Мила была похожа на себя, но так, как бывает похожа… сестра-близняшка. Может быть, потому, что отсутствовала ее улыбка, а я привык видеть Милу именно улыбчивой, смеющейся.

Я постоял еще немного, пока не решил окончательно, что мне здесь больше делать нечего. В непонятных, расстроенных чувствах я отправился к гардеробу. Мне всегда было непонятно, почему именно среди людей чувствуешь себя очень одиноким. Но и уезжать в глушь, в которой каждый прожитый год не отличается от предыдущего, где ничего не меняется даже визуально, не хотелось.

Я дал номерок и взял куртку.

— Ну и куда это мы собрались? — услышал я знакомый голос. — Чуть не упустила тебя из виду.

— Я все пофоткал, обработаю и скину.

— Хорошо. Но сейчас мы пойдем в кафе, посидим и отметим мою выставку.

Мое плохое настроение как рукой сняло, внутри стало тепло. Она не дала мне почувствовать себя забытым и заброшенным. Мила оказалась внимательной и чуткой, уловила мое настроение.

— Ну, давай, — развел руками я.

— Сейчас, еще немного мне надо побыть, минут десять.

— Ладно, ладно.

Немного позже она вышла из галереи, уверенным движением взяла меня под руку, и мы пошли в кафе. С Милой было уже привычно и комфортно, исчезло беспокойство, неловкость, как при первых встречах. Веяло прохладой, мы кутались в воротники, прятали лица от ветра, пытаясь разговаривать.

В одном из заведений на проспекте заказали перекусить и пару коктейлей. Я, как всегда, не хотел пить, но Мила настояла, что надо отметить такое важное событие в ее жизни.

— У меня ведь не так много выставок было. Это, по-моему, четвертая. Я имею в виду — персональных. Были еще какие-то сборные.

— Я за тебя очень рад. Дивлюсь, как тебе на все хватает времени.

— А его и не хватает. Постоянно приходится делать что-то в ущерб другому. И потом чередовать.

— А у меня вроде и время есть. Только заполнить его нечем. Все так живут быстро, куда-то мчатся, столько дел, решают свои проблемы. А мне и мчаться-то некуда.

Мы выпили, предварительно чокнувшись бокалами.

— Расскажи мне о Донбассе, — попросила она.

— Если честно, то не хочу. Когда-то я пытался что-то кому-то рассказывать, а потом видел стеклянные глаза, наплевательские и безразличные. С тех пор я никому ничего не рассказываю. Все есть в интернете, во всем можно разобраться самому.

— Но мне все-таки интересно, — настаивала Мила.

— Что именно?

— Ну, например, как ты оказался в России.

— Началась война, десятками начали гибнуть люди. Я взял жену, на тот момент мы только встречались, и увез ее. Вот и все.

— Ты немногословен сегодня.

— Извини. Но это такая тема…

— У тебя погиб кто-то?

— …о которой я не хочу говорить. Все, давай о чем-нибудь другом.

— Ты меня тоже прости. Я всего лишь хотела узнать тебя получше. Ты обычно веселый и улыбчивый, шутишь, а сейчас… у тебя такое лицо стало…

— Вот, кстати, по поводу лица… Мне твой автопортрет понравился. Необычная ты на нем.

— Да.

— Не могу даже понять, почему.

— А я тебе скажу, — покивала Мила. — Я писала его после смерти сестры. Она недавно умерла. Это выражение горя. Только слезы я не стала рисовать. Хотя они были… Вот видишь, я говорю тебе все.

— Вы были близки?

— Да, я ее очень любила. Хотя она была и младше, но я ее всегда считала старшей из нас. Я — раздолбайка, а она серьезная и основательная, часто наставляла меня на путь истинный.

Мила ушла в себя, это можно было понять по взгляду. Вспоминая о сестре, она невольно улыбалась. Как мне была понятна ее улыбка!

— Семьи у нее не было. Ничего после нее не осталось, — улыбка исчезла. — Только воспоминания.

— Иногда этого достаточно. Иногда воспоминания более осязаемые, чем что-то конкретное.

— Да, ты меня понимаешь. Она часто приходит ко мне во сне, мы общаемся. И часто кажется, что она жива.

— Мне часто снится один сон в разных вариациях. Что я еду на синем «Опеле» с товарищами. Это действительно было. Когда начиналась война на Донбассе, я не скрывал своих взглядов. Я был и остаюсь за Россию. Даже выступал однажды на митинге. В общем, активист пророссийский. При этом у меня было много знакомых, товарищей, друзей с разными взглядами, в том числе и крайне правыми. И вот двое товарищей позвали меня съездить с ними в область. Война уже шла. Хотели посмотреть то ли разбитую обстрелами военную часть, то ли еще какой-то объект. Я согласился, хотел пофотографировать. С ними были еще два их знакомых, которых я не знал. И вот мы едем, а у меня какое-то предчувствие появляется. Разговоры у них становятся странные и агрессивные в мою сторону. Упреки, споры и обвинения. Я понимаю, что что-то здесь не