— Нукчтож… это завсегда можно… Где сверточек-то?..

— А вот он. Значит, ты поняла, тетя Варя? Чтобы не дай бог эта Зинка Васютина не заметила бы, как и что ты кладешь! — так наставляла Марья Максимовна.

— Неужто не сделаем?.. Комар носу не подточит!

И тетя Варя, имитируя осторожную походку пограничника, крадущегося за нарушителем границы (как это изображается в приключенческих фильмах), со свертком в руках направилась к выходу из кабинеточулана…

…— А чей шкафчик будет № 8? — спросил контролер.

— Лично мой! — с достоинством ответила Марья Максимовна.

— Та-ак… посмотрим, как вы его содержите с точки зрения санитарии и гигиены…

И контролер открыл створку узенького «личного шкафчика» № 8. Заглянув вовнутрь, он заметил:

— Нет, у вас все, конечно, в порядке… а тут что? Позвольте, позвольте… кулечек-то довольно солидный… Что в нем?.. Ага! Так и надо было думать… ассортимент вашего магазина? Даже пакеты фирменные… Значит, сигналы в отношении этого дела подтверждаются… Интересно!

Марья Максимовна, выпучив глаза, смотрела на сверток, покачивавшийся в руках контролера. Из-за ее спины вытянул голову директор Иван Евдокимович и, раскрыв рот, дышал, словно сазан, выброшенный на берег. Стали скапливаться продавцы.

Наконец Марья Максимовна, что называется, очухалась и визгливым фальцетом произнесла:

— Клянусь вам, я не понимаю: как он мог сюда попасть?!

Контролер кивнул головою и саркастически улыбнулся:

— В подобных случаях всегда так говорится. Что ж, придется составить актик, товарищ директор. Где ваш кабинет?..

— Та… та… там кабинет… Попрошу налево…

В кабинет шли как за гробом: медленно, глядя вниз перед собою с печальным выражением на лицах. Замыкал шествие директор. Вдруг он увидел у двери, ведущей в торговый зал, тетю Варю. Старушка, задрав голову, смотрела на процессию с нескрываемым любопытством профессионального зеваки. В ее зрачках блестели искорки восторга.

— Ты это что ж натворила, старая карга?! — прошипел директор, поравнявшись с уборщицей.

Тетя Варя даже разинула рот, услышав этот упрек. Обида отразилась на морщинистом личике старушки.

— Чтой-то вы говорите?! — быстрым шепотом начала она, — как вы сказали, я так и сделала: выждала, пока Васютина занялась с покупателями, и сунула в шкафик Марь’Максим’ны эту вот благостыню…

И наивная старуха сухоньким пальчиком указала сверток, несомый контролером на вытянутых руках впереди себя на расстоянии 60 сантиметров.

— Так разве ж тебя о том просили?! — зарычал директор, воровато оглянувшись на контролера.

— А об чем же? Слава те, господи, не первый раз Марь’Максим’ну выручаем: то то ей подкинешь в шкафок, то другое… А этой новенькой, Зинке то есть, так разве ж ей всучишь что?.. Она ж и так и вас, и Марь’Максим’ну, и того же товарища Прохорчука срамит, где только может…

И столько убежденности в собственной правоте было в глазах старухи, в выражении ее остренькой физиономии и даже в энергичной складке сжатого ротика, что директор только рукой махнул. К тому же он услышал голос контролера:

— Товарищ заведующий, давайте уж сперва напишем акт, а сотрудников инструктировать насчет этого дела будете потом!

…Через сорок минут Марья Максимовна, выходя с заплаканным лицом из знакомого нам чуланокабинета, повторяла между бесконечными сморканиями:

— Погубила меня, проклятая старушонка! Без ножа зарезала! Убила и голову оторвала!

А в другом конце магазина «проклятая старушонка» горячо оправдывалась перед обступившими ее продавцами:

— А я — что? Я ведь, как всегда: что мне даст Марь’Максим’на, — несу ей в шкафчик. Что Иван Евдокимович сунет — в его несгораемый тащу прямо же в кабинет… Как меня приучили, так я и сделала…

И тут «бузотерка» Васютина веселым голосом отозвалась:

— Правильно, тетя Варя! Ты так и начальству расскажи! Твоя привычка очень важное имеет значение! Именно тем, что она — привычка!..

НЕИЗБЕЖНОЕ

Ночь. В комнате с занавешенным окном и запертой дверью сидит за столом некто Захарчук Димитрий Петрович и пишет, с восторгом повторяя вслух каждое слово:

«…Гражданка Копылова неизвестно на какие средства два года подряд ездит в Сочи. И ежедневно она обедает из трех блюд. А в четверг варила даже четыре блюда, а именно: борщ, антрекот, пудинг плюс компот, который она замаскировала, как якобы подливку к пудингу…»

«…рекомендую обратить внимание на семейство Перепелушкиных, где процветает разгул в форме ежесубботнего преферанса. А кончают сплошь и рядом глубокой ночью, заставляя соседей просыпаться и выходить на босу ногу в подъезд, чтобы посмотреть, кто уходит, с опаской простудиться. Лично я, например, получил исключительно через этих Перепелушкиных один грипп и четыре насморка…»

Оторвавшись на секунду от процесса писания, Захарчук поглядел на будильник и воскликнул шепотом:

— Ого! Уже четыре с четвертью!.. Пора и на покой. Славно я потрудился!..

Положив ручку на стол и спрятав бумаги под замок в ящик комода, усердный сочинитель неторопливо разделся и лег на узкую койку, откинув предварительно старенькое солдатское одеяло. Он некоторое время еще поворочался, прилаживая голову к плоской подушке, затем глаза его прищурились и часто замигали. А минуты через три веки сомкнулись, мигание кончилось и из отверстого рта вырвался заливчатый храп…

В семь часов, когда в комнате затрещал будильник, хозяин комнаты и будильника досматривал интересный сон. Снилось Димитрию Петровичу, будто бы он поймал на место преступления покойного своего учителя по математике Александра Порфирьевича — в тот самый момент поймал, когда математик тайком подчищал в классном журнале третьего класса Пензенской мужской прогимназии пятерку по алгебре, честно заработанную самим Захарчуком, превращая ее в двойку. И будто бы, ощутив на своем запястье крепкое пожатие Захарчука, учитель вздрогнул, заплакал и стал молить своего ученика не давать делу о подчистке отметки законного хода. А он, Захарчук, будто бы улыбнулся снисходительно и иронически и только собрался было сурово отказать преступнику, как почувствовал, что просыпается: стал слышен звон часов. Захарчук повернулся на другой бок, но скоро ощутил, что сна больше не будет. Напрасно только он напрягает закрытые веки, чтобы не пустить в глаза ясный утренний свет…

Димитрий Петрович вздохнул, откинул одеяло и, сев на кровати, натужным движением спустил на пол ноги. Из коридора и соседних комнат доносились уже разнообразные звуки: квартира проснулась и жила своей сложной жизнью. Димитрий Петрович прислушался, желая уловить какие-нибудь предосудительные шумы, недозволенные обязательными постановлениями. Но таковых не было. Звуки показывали, что соседи Захарчука готовились к трудовому дню и только.

Одевшись наполовину, Димитрий Петрович вышел в коридор с