Он носит черный костюм, намекающий на траур и смерть, а накануне гибели покупает черный купальный костюм, словно символически готовя себя к погребению. Черный цвет одежды Иванова контрастирует с белой пижамой Давида, а белое тело Иванова, не тронутое загаром, контрастирует с кофейным загаром Давида и загорелыми телами отдыхающих на пляже. Иванов подмечает контраст белого и темного (смуглого): «Когда по утрам Давид надевал купальные трусики, Иванова умиляло, что его кофейный загар внезапно переходит у поясницы в детскую белизну» (с. 407). Область света и область темноты, свет и тень, оказываются для Набокова нерасторжимы, в то время как Бирс их разделяет, противопоставляя.

Мы сделали попытку сравнительного исследования программного рассказа Амброза Бирса и рассказа Владимир Набокова, написанного под непосредственным влиянием Бирса. Это влияние сказалось не только в заимствовании Набоковым нарративной стратегии Бирса, но также в использовании той образной системы, которая возникает в рассказе «Случай на мосту через Совиный ручей». Для нас было существенно отметить неразрывную связь Бирса и Набокова с западноевропейской романтической традицией и вставшую перед ними задачу передать мистическое озарение, которое переживают их персонажи. Эта задача решалась отчасти схожим образом, однако в решениях обоих авторов мы обнаруживаем различия, обусловленные разными представлениями о человеке, свободе воли и воображении.

Архаический ритуал в творчестве Михаила Елизарова

(Рассказ «Мы вышли покурить на 17 лет»)

Привлечение мифа и архаического ритуала в качестве суперструктуры, сводящей воедино все уровни и линии повествования, крайне характерно для современной русской прозы. В этом отношении она наследница традиций высокого модернизма 1910–1920-х годов, стремившегося, по выражению Т. С. Элиота, «взять под контроль, упорядочить, придать форму и значение необозримой панораме пустоты и анархии, которой является современная история»[535]. В текстах Евгения Водолазкина, Виктора Пелевина, Германа Садулаева, Романа Сенчина, Ильдара Абузярова, Ильи Бояшова, Романа Михайлова, Лоры Белоиван, Алексея Иванова, Дениса Осокина и многих других возникают скрытые или явные отсылки к мифу и ритуалу, чаще всего организованные в некую единую систему, нередко представляющую собой особый код произведения или даже скрытый ключ к нему.

Данная черта нынешней российской литературы свойственна писателю, о котором пойдет речь в настоящей статье, – Михаилу Елизарову (р. 1973), автору книг «Ногти» (2001), «PASTERNAK» (2003), «Библиотекарь» (2007), «Кубики» (2008), «Мультики» (2010), «Мы вышли покурить на 17 лет» (2012), «Земля» (2020) и др.[536]

Мы остановимся лишь на одном его рассказе – «Мы вышли покурить на 17 лет», который дал название одноименному сборнику, и сделаем попытку рассмотреть ритуальный контекст этого произведения[537].

Кратко напомним содержание рассказа. Действие происходит в самом начале 1990-х в Харькове. Повествование ведется от первого лица и вполне может сойти за мемуар, тем более что имя и фамилия главного героя совпадают с именем и фамилией автора. Центральный персонаж, студент-филолог, выбракован по здоровью из рядов советской армии. С университетскими друзьями, поклонниками свежепереведенных авторов фэнтези, Толкиена, Муркока, Желязны, он отправляется на пляж, где переживает унижение. Незнакомая вульгарная девица, появившаяся на берегу в компании трех здоровенных бугаев, нагло отбирает у него сигареты и бутылку портвейна. Униженный герой отправляется искать тренажерный зал и очень скоро оказывается в обществе «братков», которые не сразу, а через какое-то время приближают его к себе. Он день за днем усердно тренируется, накачивает мускулы, крепнет, словом, совершенствует свои физические данные, занимая читателя обстоятельным «производственным» описанием системы тренировок, протеиновой диеты, неуклонного роста мышц. (Данный «производственный» аспект, связанный с обстоятельным описанием профессиональной деятельности, усилится в романе Михаила Елизарова «Земля».) «Братки» сдержанно поощряют неофита, хотя порой иронизируют над его интеллигентностью и длинными, неуместными в их среде волосами. Более того, они невзначай испытывают его, сначала отправляя спарринговать со случайно зашедшим в зал каратистом Асланом, а затем предлагая поехать на бандитскую «разборку». Впрочем, ни спарринга, ни разборки не случается. Каратист Аслан, атаковав Елизарова-персонажа, ударяется теменем об потолок и теряет сознание, а «разборка» попросту отменяется: герою между делом сообщают, что разобрались без него. В рассказе появляется еще одно действующее лицо – Славик, мелкий, полукриминальный «пацан». Он тоже стремится расположить к себе «братву» и даже борется с Елизаровым за уважение «старших».

Кульминация и развязка отодвинуты в самый конец рассказа. «Братва» вместе с Елизаровым и Славиком отправляется в летний ресторан на шашлыки. Сюда же приходят некие «темные», «неформалы», парень и девушка, мрачно одетые, с мертвенными, неподвижными лицами. Славик, желая потешить «братву», их задирает, и парень, выхватив из-за пояса огромный гвоздь, забивает его рукой в грудь Славика. «Братки», вопреки ожиданиям, не вступаются за Славика, смеются над ним, а главный герой, увидев сходство между собой и мрачным парнем, осознает силу прежнего интеллектуального мира, который покинул, и возвращается в общество своих университетских приятелей.

Мир духа и мир тела

Рассказ «Мы вышли покурить на 17 лет» предъявляет читателю два непересекающихся мира, между которыми совершает свое движение главный герой:

1) мир университетских друзей, интеллектуальных бесед, лирических песен;

2) мир «братвы», накачанных культуристов, тренировок.

Каждый из этих миров имеет свои правила, свои ценности, свою эстетическую специфику, свою музыку и, что для нашего разговора весьма существенно, свое ритуально-мифологическое измерение.

Рассказ открывается безучастным протоколированием физических данных главного персонажа, которое напоминает выписку из карты медицинского осмотра. Такого литературного жанра нет, но Елизаров еще дважды в тексте вернется к этому приему, нисколько не меняя его повествовательной манеры – поменяются лишь цифры: «При росте метр девяносто два я весил шестьдесят шесть килограммов»[538]. Данные «медкарты» дополняются ироничным комментарием: «Отлично помню это усеченное число Зверя – в тренажерном зале, куда я записался, всех новоприбывших взвешивали. Потом матерчатым портняжным метром, как в ателье, снимали мерку с тела, чтобы через полгода спортивный труженик имел возможность порадовать дух не только новыми объемами мышечных одежд, но и конкретными цифрами» (с. 165). В повествовании тотчас же открывается ритуально-символический план: героя в тренажерном зале обмеряют, словно подготавливая к погребению, к выпадению из прежней земной жизни, к сошествию в иной, подземный мир. Вес «66», «усеченное число Зверя» и портновский метр, который «обвивается змием вокруг конечностей» (с. 168), недвусмысленно указывают на дьявола, хозяина преисподней, на погружение в мир демонии и одновременно – на состоявшееся грехопадение.

В следующем эпизоде, нарушая временную линейность и подчиняя текст логике воображения, Елизаров-рассказчик переносит нас в иную локацию, на пляж, туда, где его героя унизили