Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 86

Я осознал это, обедая в Сан-Франциско, в районе Мишн, представляющем собой апофеоз культуры бобо. За обедом я встретился с франко-американским другом, представителем моего поколения Адриеном Треем и его молодой семьей. Адриен – программист и уважаемый предприниматель, который набирался опыта в таких легендарных компаниях, как Google X, а потом основал Foldit, видеоигру, пользователи которой, сами о том не ведая, помогают медицинским исследованиям, изучающим структуру белков. На мои тирады о свободе воли он отвечает улыбкой. С его точки зрения, я, должно быть, инквизитор, попавший в наше время из далекого прошлого и до сих пор пережевывающий метафизические понятия, тогда как человечество спокойно движется вперед к лучшему будущему. Адриен уверен, что завтра ИИ позволит оптимизировать вообще все на свете. Он бросает мне вызов – требует, чтобы я нашел контрпример. Я не могу ничего придумать, но делюсь с ним текущей проблемой: мне надо выбрать школу для сына. Сможет ли мне в этом помочь ИИ?

– Легко.

На самом деле я не сомневаюсь в том, что обученные алгоритмы, руководствуясь образцом рынка занятости или сайтов знакомств, могут найти точку схождения между образовательными предпочтениями и доступным предложением, учтя личные качества ребенка, его место проживания и знак зодиака. Однако я пытаюсь найти критерий, который бы сопротивлялся количественной логике ИИ. Представим, например, что я ищу школу, способную развивать критическое мышление.

– Никаких проблем, – отвечает Адриен. – Можно определить и измерить лучшие педагогические техники. И это лучше, чем тыкать пальцем в небо, основываясь… собственно, на чем? На личной интуиции и слухах?

Если отставить вопрос школы, это действительно головокружительная цель: речь о том, чтобы оптимизировать критический дух, последний рубеж интеллектуальной независимости. Встраивая сомнения в собственные критерии обучения, ИИ может сломить последний бастион сопротивления, с которого его можно было судить. Как критиковать ИИ, если он может критиковать сам себя? Неужели мы – вот уж парадокс! – делегируем наше критическое мышление машине, и окажется, что она владеет им лучше нас? Может ли само понятие критики пережить собственную автоматизацию?

Быть может, долг мыслящего человека, если этот термин еще имеет какой-то смысл, в том, чтобы заменить оптимизацию критики критикой оптимизации?

А вот Адриен ни в чем не сомневается. Оптимизация упростится в той мере, в какой стоимость предсказания будет приближаться к нулю[99], открывая путь к невиданным решениям в области здравоохранения, экологии, образования и т. д. Каждый шаг в развитии машинного обучения приближает нас к развязке долгой истории человеческих страданий. И если спутница Адриена, психолог, недавно побывавшая во Франции, похоже, очарована образом жизни Старого Света, сам он – адепт калифорнийской культуры. Он нахваливает мне Burning Man, ежегодное безумное мероприятие, ради которого десятки тысяч участников собираются в пустыне Невады на своего рода грандиозный потлач. Это неделя даров и отдаривания, дионисийского ликования и коллективной религиозности. Илон Маск, как известно, объявил, что Burning Man – это сущность Кремниевой долины. На мероприятии приветствуется каждый, во всем царит принцип инклюзивности, но лучше все же быть миллионером, чтобы обустроить лучший кемпинг, проехаться в лучшей повозке и закатить самый лучший пир. Каждая группа отправляется туда со своими собственными припасами. И знаете, как именно там распределяются места? В ходе сложного процесса оптимизации, в котором учитывается поведение в прошлые годы и будущие обязательства…

Эта нерушимая вера в прогресс вызвала во мне едва ли не ностальгию. Чтобы найти ее эквивалент во Франции, пришлось бы вернуться к промышленной революции, когда было полным-полно изобретателей, а Жюль Верн учил человечество мечтать. Быть может, эта одержимость средневековым понятием свободы воли, которое оспаривалось уже Лютером и Кальвином, превратила меня в реакционера? Что, если я просто не вижу самых фантастических перспектив счастья, какие только были когда-либо у человечества? А вдруг сами мои мысли – всего лишь пережиток промышленной эпохи? Во всем этом действительно можно сомневаться. Тем более, если уж говорить на более теоретическом уровне, на своем пути я встречал немало представителей классического либерализма, моих друзей и братьев, которые не разделяют опасений по поводу ИИ и спокойно продолжают свою борьбу за инновации.

Например, Джон Миклетвэйт – образцовый британский журналист, румяный, с непокорной прядью волос. Моя первая встреча с Джоном произошла около десяти лет назад, когда я лелеял безумную мечту работать для The Economist, моей пятничной библии, – еженедельника, основанного в 1843 году для защиты как свободной торговли, так и индивидуальных свобод и сохранившего свою идеологическую направленность до наших дней. В ту пору Джон Миклетвэйт руководил The Economist и любезно принял меня в своем кабинете в Мэйфер. Я целые сутки работал над статьей о будущем баржевого транспорта и считал, что довел ее почти до совершенства. Высказав ряд тонких understatements, Джон дал мне понять, что The Economist – это новостное издание, а не центр для языковой стажировки… Потом я встретился с ним через пять лет на большой конференции, посвященной Маргарет Тэтчер.

И вот теперь мне показалось, что пришло время для нашей очередной встречи, проходящей, получается, раз в пять лет. На этот раз я поехал к нему в штаб-квартиру новостного агентства Bloomberg News в Нью-Йорке, главным редактором которого он стал. Что именно мог думать об ИИ автор «Четвертой революции», сторонник модели минимального государства, которое в то же время должно оставаться гарантом равенства возможностей? Как этому уму, неумолимо реформаторскому и при этом идеологически размещающемуся в самом центре неолиберальной элиты, удается держать баланс между экономической эффективностью и уважением к людям?

Джон бегом пересек огромное открытое пространство офиса Bloomberg. У него была лишь пара минут, а в нескольких метрах стояла часть его команды, показывавшая знаками, что времени нет. Поскольку он так торопился, ответ оказался замечательно кратким. Конечно, есть некоторая озабоченность, связанная с неприкосновенностью частной жизни, однако в целом ИИ дает миру значительный прирост стоимости и полезности. В компании Bloomberg он позволяет персонализировать информацию, передаваемую клиентам, в зависимости от их вкусов, интересов и наличия свободного времени. А то, что относится к частным предприятиям, однажды должно стать истиной и для правительств, поскольку ИИ даст возможность создать лучше организованные, более быстрые и менее дорогостоящие государственные услуги. Если же я действительно желаю паниковать, я всегда могу прочесть недавно опубликованную в The Atlantic статью старика Киссинджера, который считает ИИ предвестием конца просвещения[100]. Но в конечном счете это все не очень серьезно…

Те же идеи бытуют в Niskanen Center, вашингтонском «мозговом центре», отколовшемся около четырех лет назад от весьма либертарианского Cato Institute. Работы Niskanen Center интересны мне потому, что эта молодая

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 86