Экономисты эпохи Просвещения решили, что на общинных землях невозможно достичь максимальной производительности, и посоветовали властям заняться огораживанием. Земли поделили на участки и раздали богатым землевладельцам, под управлением которых та самая производительность должна была вырасти.

Был ли расцвет капитализма в XVIII веке естественным явлением? Едва ли. Вовсе не невидимая рука рынка мягко переправляла крестьян с полей на фабрики – их гнала туда безжалостная лапа государства, сжимающая штык. Во всем мире «свободный рынок» планировало и навязывало государство[613]. Лишь в конце XIX века спонтанно, не по указке сверху, начали появляться профсоюзы и рабочие кооперативы, которые заложили основу системы социальной защиты XX века.

То же самое происходит и сейчас. После долгого периода «огораживаний» и действия рыночных сил (навязанных государством) в обществе стала вызревать тихая революция, которая после финансового кризиса 2008 года вылилась в бурное развитие некоммерческих инициатив, таких как совместный уход за больными, совместное производство и потребление электроэнергии, создание фондов для оплаты больничных.

«История учит нас, что человек по своей сути – существо сотрудничающее, Homo cooperans, – отмечает Тине Де Мор. – Мы уже давно создаем институты, ориентированные на долгосрочное сотрудничество, особенно после периодов ускоренного развития рынка и приватизации»[614].

Итак, хотим ли мы поменьше коммунизма – или все-таки побольше?

В старших классах школы нас учили, что человек от природы эгоистичен. Капитализм коренится в наших глубинных инстинктах. Заключая сделки, покупая и продавая, мы всегда стремимся максимизировать личную выгоду. Конечно, говорили нам, государство может призвать нас к большей солидарности, но только по его инициативе и под строгим бюрократическим контролем.

Теперь выясняется, что в реальности все ровно наоборот. Мы с самого рождения склонны к сотрудничеству, а рыночные ценности навязываются нам сверху. Взять хотя бы систему здравоохранения, в которую за последние десятилетия вложили миллиарды долларов в попытке искусственно создать в этой сфере рынок. Зачем? Чтобы научить нас быть эгоистами.

Это не значит, что в мире нет примеров здорового и эффективного рынка. И конечно, не стоит забывать, что с развитием капитализма за последние двести лет значительно вырос уровень жизни. Поэтому Тине Де Мор выступает за «институциональное разнообразие»: мы признаём, что в одних случаях лучше работает рыночная система, в других – государственный контроль, но в основе всего должен лежать прочный общественный фундамент – граждане, которые принимают решение работать сообща.

На данный момент будущее общих ресурсов остается неопределенным. Несмотря на растущий интерес граждан, эта тема не приветствуется транснациональными корпорациями, которые скупают запасы воды и патентуют генетические разработки, правительствами, передающими в частные руки все, за что можно выручить деньги, и университетами, продающими знания тем, кто больше заплатит. А с развитием платформенного капитализма к этому списку добавились и компании вроде Airbnb и Facebook, которые вовсю эксплуатируют щедрость Homo cooperans. Слишком часто экономика совместного потребления превращается в экономику ограбления: нас обирают до нитки.

Мы все еще ведем ожесточенную схватку, исход которой не предрешен. В одном углу ринга – люди, которые верят, что всему миру суждено стать одной большой коммуной. Это оптимисты, которых еще называют посткапиталистами – видимо, потому что слово «коммунист» до сих пор считается ругательным[615]. В другом углу – пессимисты, считающие, что дельцы из Кремниевой долины и с Уолл-стрит продолжат набеги на общие ресурсы, а неравенство так и будет расти[616].

Кто из них прав? Никто не знает. Но я ставлю на Элинор Остром, которая не была ни оптимисткой, ни пессимисткой, а была поссибилисткой. Она считала, что есть другой путь, – и не потому, что придерживалась какой-то абстрактной теории, а потому, что наблюдала его своими глазами.

6

Одна из самых многообещающих альтернатив нынешней капиталистической модели существует уже довольно давно. Но не в прогрессивной Скандинавии, коммунистическом Китае или анархистской Латинской Америке. Нет, эта альтернатива, как ни странно, зародилась в одном американском штате, где прилагательные «прогрессивный» и «социалистический» нередко используются как оскорбления. Речь идет об Аляске.

Все началось с губернатора-республиканца Джея Хэммонда (1922–2005) – сурового охотника на пушного зверя и бывшего летчика-истребителя, сражавшегося против японцев во время Второй мировой войны. Когда в конце 1960-х годов в его родном штате были обнаружены огромные запасы нефти, он рассудил, что она принадлежит всем аляскинцам, и предложил переводить всю прибыль от ее продажи в общую копилку.

Так в 1976 году появился Постоянный фонд Аляски. Конечно, сразу же возник вопрос: что делать со всеми этими деньгами? Консервативные жители Аляски выступали против передачи их государству, подозревая, что деньги будут растрачены впустую. Но был и другой вариант. Начиная с 1982 года каждый житель Аляски получает на свой банковский счет дивиденды от продажи нефти, и в хорошие годы эта сумма достигает 3000 долларов.

По сей день дивиденды из Постоянного фонда Аляски являются безусловным доходом. Эти деньги – не привилегия, а право, что делает аляскинскую модель полной противоположностью старомодному социальному государству. Обычно, чтобы получить социальные выплаты, вам сначала нужно доказать, что вы достаточно больны, нетрудоспособны или по какой-то другой причине нуждаетесь в помощи, и только после заполнения десятков документов, подтверждающих ваше безнадежное положение, вы можете рассчитывать на жалкую подачку.

Такая система нацелена на то, чтобы сделать людей несчастными, апатичными и зависимыми, в то время как безусловный доход, напротив, укрепляет доверие. Конечно, были циники, которые сразу предположили, что их сограждане растратят все деньги на алкоголь и наркотики. Однако, по наблюдениям реалистов, ничего подобного не произошло.

Большинство жителей Аляски тратят дивиденды на образование и на детей. Глубинный анализ, проведенный двумя американскими экономистами, показал, что Постоянный фонд Аляски не оказал отрицательного воздействия на занятость и существенно снизил уровень бедности[617]. Исследование аналогичных выплат в Северной Каролине выявило множество положительных побочных эффектов: бюджетные расходы на здравоохранение там упали, а школьная успеваемость повысилась, так что первоначальные инвестиционные затраты окупились сполна[618].

А что, если применить аляскинскую идею общественной собственности более широко? Что, если мы решим, что грунтовые воды, природный газ, патенты, так или иначе оплаченные деньгами налогоплательщиков, и многое другое – все это принадлежит обществу? И разве мы, как члены общества, не должны получать компенсацию всякий раз, когда кто-то присваивает часть общих ресурсов или когда страдает экология нашей планеты?[619]

Фонды, подобные аляскинскому, могут принести нам и другой, куда более ценный дивиденд. Безусловный доход дает каждому гражданину