Обе ночи по нашим вещам бегала мышь. Один раз даже по мне проскакала! Назвал ее Жулькой, с ужина каши оставил, которую она тут же под чистую слопала. Сегодня ночью Жулька долазалась – оказалась в помойном ведре. Ну, думаю, с утра проснемся – повеселимся! Взял да и подлил водички, чтобы мышка случайно не выпрыгнула… А она утонула.

Утром солнце пролило чистый свет на умытую дождями зелень. Закурились сонные вершины елей, позолотились отроги. Лучи пронзили стылый воздух, выбелили морок и окончательно разогнали его, благодаря чему южное окно нашего дома стало больше походить на картину – такой из него открылся чудесный вид. Попытка добраться за световое время до следующего посёлка под названием Омега-шор не увенчалась успехом. У меня с позавчерашнего вечера побаливает спина, идти могу, но медленно. Когда чуть-чуть наклоняюсь в сторону, оступившись или задев ветку, то тут же чувствую острую боль в пояснице, и этот момент кажется мне последним. Поэтому на водораздел мы поднимались очень долго. Сначала петляли в поисках прохода, ведущего с Парнука на Манью, затем огибали гору Городкова по белой, вьющейся зигзагами между можжевеловых куртин тропке, словно нарочно выложенной кварцевыми камешками. Спуск был не менее скорым – уже по шикарному пихтовому лесу, между двух озер, с берега одного из которых открылся альпийский вид на горные истоки реки. По другую сторону Маньи, на пригорке подле устья Фейкошора, сереет развалинами зимовье, а выше по ручью, куда мы направились дальше, еще одно. Я вновь поражаюсь, до какой же степени были освоены эти места!.. Дороги по Манье нет, и скольких трудов стоило построить здесь дома, завезти материалы, людей, потратить силы и время… И как легко всё разрушить, перестав поддерживать порядок, просто присматривать за жильём! Но Ваня не позволяет засматриваться и рассиживаться, всё торопит меня вперед. «Скоро стемнеет», – время от времени напоминает он.

Но на следующий перевал мы всё равно не успели подняться. Ночевать встали у границы леса, в кругу старых кедров, надежно укрывших нас от возможного ветра и дождя. Зажгли хороший дикий огонь, можно сказать, что прощальный. На днях мы покинем горную тайгу, а с ней и безлюдье, но я уже не грущу. Организм надломлен, за два месяца он утомился в борьбе с жарой, холодом, сыростью, камнями, тайгой…

Устали физически, я понимаю. Но это не означает, что отчаялись думать о путешествиях – значит, еще не наступил предел сил! И все равно… Вершины, покрытые снегом, настораживают. Особенно гребень Сале-Урнехум впереди – сплошное скальное ребро, увенчанное поблескивающим свинцовыми отливами пиком.

– Что, Ваня, побродим еще? – гоню я прочь смутные мысли. Черты дня к вечеру посуровели; к закату поднялся низовой ветер, кроны загудели и с лощин потянуло прохладой. Вскоре порывы усилились, стали накатывать волнами, словно океанский прибой. Интересно: наступление настоящей волны ты видишь, а здесь слышишь её приближение… Чувства мгновенно обостряются.

– Ты к людям сначала выйди, живым доберись, – строго одергивает товарищ. Он снял с меня половину груза и взвалил себе на плечи как ни в чём не бывало. Даже сапогами обменяться настаивал, от чего я, конечно же, отказался. Он устал, ему было тяжело. – Наша сегодняшняя скорость меньше километра в час.

– Ничего, завтра будут дороги.

– Знаю я твои дороги, – зло отчеканил Иван.

Утром у меня поднялась температура, и подъем к перевалу стал сущим мучением. С водораздела картинно вырисовался прекрасный вид на исколотый гребень массива Неройки, все вершины в снегу. Я еле передвигаюсь, шагаю как в забытьи. Мне сейчас не до красот, но всё же нахожу в себе силы полюбоваться на гору Кварцитная, похожую на экспрессивно изогнутый зуб гигантского существа, ныне покоящегося в забвении и образующего огромным телом весь примыкающий к вершине хребет; на Кулик-Тулунские озера, широкой котловиной раздвинувшие тундровые пространства и будто бы даже смявшие их до камней, нежданно выступивших из земли на дальних буграх; на небо, представшее вдруг невообразимо близким, как различимый в деталях желанный берег, на который ты вот-вот впервые должен ступить… Мы словно муравьи перебираемся через этот пустынный осенний ландшафт на другой край долины, и с протравленной до овражков тропой устремляемся на очередной подъем. Я с тоскою смотрю вперёд, представляя, сколько сегодня ещё предстоит пути, балансирую на грани отчаяния… В голове прорисовывается картина безлюдья широченных горных пространств – все те контрасты, которые делают ничтожную, целеустремлённую фигурку человека великой, способной стоически выдержать всё. И вот, наступает момент, когда последний шаг сделан, из-за почерневшего края выглядывает обжитая, ветреная Европа, и мы сразу же попадаем в Омега-шор. Но поселок тоже оказывается заброшен, с единственным целым домом на окраине. Скидывая рюкзак, падаю в первом же удобном месте, скорчившись в углу. Меня бросает то в жар, то в холод, сильно знобит. Уж не воспаление ли лёгких я схлопотал? Вскоре засыпаю.

Омега-шор на Парнук совсем не похож. Проснувшись вечером, прогулялся по поселку – выбрался из дома подышать воздухом. Четыре обшарпанные стены вызывают удручающее состояние, хочется синего неба над головой, далей перед глазами, но я вскоре снова почувствовал недомогание и возвратился на мастерски справленный Иваном ужин. Из муки и яичного порошка, взятых с покосившейся полки, он напек вкуснейших оладий, которые мы тут же проглотили при свечах за чайком. Темнеть стало рано, где-то часов в восемь, световой день становится всё короче.

… Ночью сквозило из всех щелей, утром изо рта валит пар, на траве перед домом в цвете синего неба поблескивает огоньком иней. Погода обещает быть, и мне лучше. Поясницу отпустило, я уже не слежу внимательно за каждым своим движением. Болит горло, щекочет насморк, мутит, а все медикаменты оставлены в Хобе-ю, даже аспирин.

– Вот так всегда и бывает, – сегодня Иван куда более приветлив, идет, жмурится загорелым лицом от солнца, словно кот. – Омега-шор, что за название?

– «Омега» означает поворот реки на сто восемьдесят градусов, «шор» переводится как ручей. А вообще «из» это большой камень, вершина; «ю» – река; «вож» – ручей, имеющий форму истоков в виде рогатины… Все комякские наименования, не считая, наверное, Омеги. А вот Неройка – мансийское: «нер» – камень, «ойка» – мужик. Святая гора, расположенная далеко в притоках Оби, изобилующая цветными камнями. Не отсюда ли происходят сказания о Хозяйке Медной Горы?

– Откуда ты все это знаешь?

– Бывал же в этих местах.

С Омега-шор начинается дорога, которая почти сразу же упирается в болото. Специально, наверное, чтобы я, больной,