– Как же ты меня нашел? Меня же нет в адресном столе.

– Мы живем в Евпатории. Я был штурманом в морской авиации, перебрался из-за вас в Москву. Фиктивный брак. Работаю в такси. Тетки, ваши сестры, вас всюду после войны искали. Писали в Верховный Совет, самому Георгадзе, писали в Генпрокуратуру Руденко и даже в КГБ. Но никто им не отвечал…

Весь этот монолог Арон выдал по-прежнему с закрытым ртом.

Моня подобрал очки, сложил газету. Автобус уже проехал Лялин переулок.

– Давай сначала. Как ты меня нашел?

– Помните домработницу, когда вы к нам приходили? Мою няньку Аню? Она с папой жила. Мамаша ведь ускакала на Дальний Восток. Отец с тетками после войны ко мне в Крым перебрались, я там служил, а нянька уезжать отказалась, осталась в Москве. Нашла, конечно, блядь конченая, себе другого врача, стоматолога…

– Бикицер, паровоз, у меня все тот же простой вопрос: как ты меня нашел? Кстати, напомни, каким врачом был Самуил?

– Гинекологом.

– А, – протянул Моня.

– Ну, я же говорю… Аня до сих пор переписывается с тетками, она им сообщила, что видела вас на Разгуляе в гастрономе, когда вы покупали хлеб колбасный. Я понял, значит, вы где-то рядом живете. Я уже два месяца вас, дядя Моня, пасу у этого магазина…

Автобус проехал по улице Богдана Хмельницкого и почти добрался до Армянского переулка. Сидящий сзади пассажир все время оглядывался на такси, ползущее за автобусом.

– Так на кой ляд я вам вдруг понадобился? – взорвался Моня, вспомнив прием у Файбисовичей тридцатилетней давности.

– Положение в семье незавидное, у отца зарплата маленькая, клиентура еще меньше. Тетки всю жизнь иждивенки. Пенсия – мизер, шестнадцать рублей. Меня по хрущевскому сокращению отправили в запас, а у меня двое детей, плюс плачу в Москве за съемную квартиру, плюс не до конца рассчитался за фиктивный брак, плюс жена уехала от нас на освоение целинных земель…

– Я что, должен вернуть ее из Казахстана? – не понял Моня.

– Да что вы! – штурман-таксист прижал две руки к груди. – Азохн вей! – вдруг вспомнил он любимое выражение тетушек. – Вы бы поделились лучше хотя бы небольшой частью тех денег, что отложили от Нобеля!

– От кого?! – Моня несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот.

– Не нервничайте! Только без нервов! Я же не партгосконтроль. Вы в Баку были бухгалтером у Нобеля?

– Был, – обреченно признался Моня, наконец поняв, с кем и с чем он имеет дело.

– Вот видите, мы же все знаем, – в глазах родственника постепенно разгоралось пламя. Казалось, он сейчас рванет на груди тельняшку. – Гусманы по-прежнему живут в Баку. Я связывался с их сыном Соломоном, кстати, он врач-кардиолог. Он узнавал у своей мамы подробности тех дней. Вся бакинская мишпуха обсуждала, что вы продали все нобелевские нефтяные промыслы. А деньги оставили себе! – торжествующе закончил он.

Невозможно не отметить, что этот страстный монолог был произнесен в то время, когда автобус проезжал по площади Дзержинского мимо бывшего страхового общества «Россия», в ту пору главного здания КГБ СССР. Впереди автобуса на фасаде самого большого в стране детского магазина, в его оконных проемах высотой в несколько этажей пульсирующе озаряли серый день цветные неоновые новогодние елочки.

– Остановка «Площадь Дзержинского, “Детский мир”», – хрипящим металлическим голосом сказал водитель. – Следующая – «Проспект Маркса, Большой театр».

– Тетки говорили, что никак не могли взять в голову, с какого-такого бодуна вы бросили жену-англичанку, но прежде всего сына, и приперлись сюда. Потом им Гусманы в письме все и объяснили. За деньгами! Валюта? Золото? Где вы здесь их припрятали? Я человек конкретный. Или вы ко мне, или я вас туда, – и новоявленный племянник показал глазами на проплывающее за заледенелым окном автобуса невнятного цвета здание с темно-серыми наличниками. Почему-то Моню эта попытка запугать не только успокоила, но и развеселила.

– Молодой человек, я понимаю, вы бывший офицер, тем более Советской армии, ваше экономическое образование – это курс политэкономии, то есть никакое. Запомните на будущее, может пригодиться, хотя вряд ли (тут очень умный Моня сильно ошибался). Экономика не бывает политической. Она всегда просто экономика. Успешная или ошибочная, долгосрочная или рассчитанная на короткий отрезок. Но я не о том. На бакинском базаре, как на любом другом, даешь деньги – забираешь помидоры. Сделка такого уровня, о которой вы вспомнили, не означает, что мне выдали мешок золота. Я только подготовил расчеты. А в Стокгольме, в шведском банке, господин Нобель и покупатель его собственности вместе с юристами и банкирами подписали бумаги. И все! Разрешите, мне на выход!

В динамике захрипело, и оттуда в автобусе прозвучало объявление: «Остановка “Проспект Маркса, Большой театр”». Моня двинулся к задней двери. Племянник, осмысливая обрушение надежд, сперва пропустил дядю, потом двинулся вслед за ним.

На улице Моня пожал руку крепышу.

– Передайте привет отцу и теткам. Нет, для вас будет лучше забыть про эту встречу. Это мой самый ценный совет.

И Моня зашагал, помахивая авоськой, из которой торчало обернутое в серебряную фольгу горлышко бутылки шампанского. Шел мимо касс Большого театра, направляясь в короткий проезд, чтобы пересечь Пушкинскую улицу и по Георгиевскому переулку, задами Госплана, выйти на улицу Горького, к дому, адрес которого продиктовала Оксана.

Арон Файбисович недолго находился в раздумье на фоне фонтана перед Большим театром. Недавние пассажиры в кроличьих шапках из того же автобуса встали перед ним и, сунув под нос две красные книжицы с золотым мечом и щитом на маленькой обложке, сказали хором:

– Пройдемте с нами.

– Куда? – ошалело поинтересовался бывший штурман.

– Тут недалеко, – услышал он в ответ.

К ним подкатила «Волга» с шашечками на дверцах и выключенным зеленым огоньком. Файбисович и оглянуться не успел, как оказался между двумя пассажирами, которые тут же заломили его так, что теперь он мог только разглядывать резиновые коврики на полу автомобиля и одинаковые утепленные полуботинки сопровождающих.

Дальше события развивались по принципу, называемому в кино параллельным монтажом.

Через пятнадцать минут Моня уже стоял у обитых войлоком и дерматином нестандартно высоких дверей квартиры Оксаны.

Арона выпихнули во двор-колодец, куда шум большого города никак не долетал.

Моне показалось, что он даже не успел нажать на кнопку звонка, а дверь уже открылась. На пороге в стеганом розовом коротком халате с кружевами на воротничке, застегнутом под горло, стояла аппетитная Оксана с распущенными, по тогдашней моде, волосами.

– Ап! – по-цирковому скомандовала она и расстегнула верхнюю пуговицу. Халат распахнулся. Под ним на Оксане было алое блестящее белье, все в кружевах, но уже в черных, черный же пояс и пристегнутые к нему черные капроновые чулки.

У Мони непроизвольно открылся рот и чудом не выпала из рук авоська с шампанским.

– Сорок пять – баба ягодка опять, – объявила вдова. – Проходите, дети, – приказала генеральша, – сеанс окончен. Ты, Моисей, так и будешь стоять на площадке? Может, в дом войдешь, а то совсем заморозишь…

По лестнице скатилась дальше небольшая толпа пионеров. Судя по стопкам книг разоблаченного вождя – собиратели макулатуры. Они тоже замерли, уставившись на необыкновенную картинку за спиной у Мони.

Таксиста провели по коридору безо всяких примет, с редкими дверями без табличек и завели в одну из комнат. Прямо перед ним оказался средних лет мужчина в костюме, галстуке, с лицом таким же непримечательным, как только что пройденный коридор.

– Надеюсь, вы понимаете, куда вас доставили? – спросил он.

– Ничего бельишко? – поинтересовалась Оксана, чмокнув гостя в щеку.

Моня сглотнул и кивнул.

– Настоящий французский бордель, – отозвался он через паузу. Причем эти слова прозвучали как комплимент.

– Во! – удовлетворенно отозвалась бывшая соседка-сожительница. – Пойдем квартиру покажу. Пять комнат! Ты такое где-нибудь бачил?

Моня, пристроив авоську на трюмо в прихожей размером с его комнату, отрицательно помотал головой.

Штурман-таксист огляделся. Пустая комната с большим трехстворчатым окном. Стекла в нем от подоконника вверх на две трети матовые, поэтому