два. А на улице дубак.
До этого момента я даже не думал о том, что нам предстоит спать на улице.
– Дайте угадаю, – начал я. – Спальники берете вы двое?
– Ну да, – холодно ответил Манч. – Еще мы возьмем рюкзаки вдобавок к сумкам.
– А мы? – спросил Арсен.
– Одеяла, – пожал плечами Манч.
Тишина.
– Вы как? – спросил он, широко улыбнувшись. – Чего как мертвые?
– Да уж не знаю, – ответил Давид, нервно похихикав.
– А куда мы пойдем вообще? – спросил Рус.
– Ну, нам либо вниз в город, либо вверх на гору, – ответил Манч. – В город идти глупо – значит, пойдем наверх! Как раз с вершины оглядимся, поймем, что делать дальше.
– Мы пойдем через ущелье? Через место, где мы попали в окружение? – спросил Давид.
– Да, – ответил Манч.
Спустя секунд десять я спросил о том, о чем, уверен, подумали все:
– Интересно, тела забрали уже?
Никто ничего не ответил.
Разбрелись по крыше каждый по своим делам.
Я пошел к своему матрасу. Сел. Оглядел чердак. Не верилось, что мы уходим. Две недели пролетели невероятно быстро.
Рядом сел Арсен.
– Ну что, брат? – спросил его.
– Я не могу ходить.
– Можешь. Дошел же сюда.
– Мне очень больно.
– Понимаю, мне тоже. Но нужно идти. Вариантов нет.
Прилег. Закрыл глаза.
– Ну что? – громко прошептал Манч спустя минут двадцать, разбудив меня от дремы. – Все готовы? Пора идти.
Приподнимаюсь. На ребятах нет лица. Даже Манч перестал улыбаться. Мы покидаем крышу. Впереди – либо чудесное спасение, либо смерть.
Начали спускаться по очереди. Манч. Ато. Рустам. Давид. Арсен.
Оглядываю крышу в последний раз. Моя миленькая библиотека. Наш импровизированный стол. На нем – Джек (наш оранжевый товарищ). Куча еды, которую мы собрали по деревне и не успели съесть. Загадочный черный пакет в углу… Удивительно, но это место стало нам самым настоящим домом. Домом на крыше… В крыше.
– Ну, прощай!
6
Монастырь Спитак Хач (Սպիտակ խաչ – белый крест) находится южнее города Гадрут, на холме, у деревни Ванк. Он был построен в четырнадцатом веке.
Более шестисот лет его стены были свидетелями празднеств и скорби армянского народа. Слез радости и горя. Тихих молитв, громких песнопений.
Вверх по горе от монастыря стоят дома. У этих домов, безусловно, более короткая память. Все же не менее важные воспоминания. Стены этих домов видели жизнь.
Теперь они осиротели. Осиротели и собаки, которых не сумели забрать с собой деревенские жители, в спешке спасавшие свои жизни…
Стая таких вот одичалых собак шла следом за шестью армянскими солдатами, с трудом поднимающимися вверх по темным улицам селения. Прочь от (не)населенного пункта. Куда – пока не очень понятно.
На плече у пятерых из них по автомату. В руке – по сумке, весящей от силы килограммов пять-семь. Вес небольшой, но для изможденных солдат это серьезная ноша. То и дело они останавливаются, чтобы перевести дух. Последние армяне покидают село Ванк. Прозвучит ли на этих улицах когда-либо еще армянская речь?
Услышат ли еще когда-нибудь стены церкви Спитак Хач голос прихожанина, шепчущего «Отче Наш»?
* * *
– Я больше не могу, – сказал Арсен, поставил сумку на землю и уселся на огромный камень около одного из последних домов деревни.
Дальше – лес. Дальше – печально известное нам ущелье.
– Отдохнем немного, – прошептал, подойдя к нему поближе, Манч.
– Нет, идите без меня, я не могу, – не поднимая глаз, ответил Арсен.
– Никто без тебя не уйдет. Поднимемся в лес – отдохнем побольше.
– Я не могу ходить, – простонал Арсен.
Что-то во мне отзывалось на его слабость и отчаяние, и это дико раздражало. Он будто бы соблазнял нас всех сдаться.
– Блять, Арсен, дошел же сюда как-то, – не выдержал я. – Поднимайся давай.
Арсен неохотно встал и очень медленно поплелся вперед.
* * *
– Мы точно правильно идем?
– Думаю, да, – ответил мне Манч.
Спустя минут десять сомнений не осталось. Сильный запах мертвого прорезал нос. Мы остановились. Переглянулись.
– Идти дальше мы не сможем, – сказал Манч, сбросив сумку и рюкзак на землю.
– Почему?
– Потому что я не хочу идти по трупам в темноте, – ответил он резко.
Об этом я не подумал.
Запах не был сильным, но он был. Сильным был ветер. Холод. Ребята попробовали раскинуть что-то наподобие лагеря, но у них ни черта не получилось.
Я нашел более-менее ровное место. Уложил все свои вещи, лег рядом. Укрылся одеялом. Недалеко легли ребята. Ближе всех ко мне – Давид. Никто ничего не говорил.
Уснул чуть ли не мгновенно.
Сколько я спал? Полчаса? Час? Проснулся от лихорадочной дрожи в теле. Только раскрыл глаза – увидел сидящий силуэт перед собой.
Дрожащий. Качающийся взад-вперед.
– Дав?
– А?
– Как ты? – с трудом спросил я, зубы не переставали стучать друг об друга.
– Это пиздец, – с таким же трудом ответил он.
Я попытался закурить сигарету, но не сумел использовать зажигалку. Пальцы окаменели.
«Твою же мать», – подумал я и снова лег. Обнял себя. Прижал туловище к ногам. Начал раскачиваться. Движение греет.
Сколько часов осталось до рассвета? Каким я буду утром? Смогу ли я идти дальше?
В какой-то момент я засыпал. Просыпался снова. Опять засыпал, опять просыпался. Это была очень длинная ночь. Одна из тех лихорадочных ночей, какие случаются при очень высокой температуре. Разница была в том, что просыпался я не на мягкой теплой кровати, а на твердой сырой земле.
* * *
Утро настало. С первыми лучами солнца мы поднялись. Подняться было очень тяжело. Сделать шаг было невозможно. Конечности оледенели. Около получаса я и ребята просто качались на месте, разгоняя кровь по телу. Когда встречались друг с другом взглядами, то и дело прорезалась улыбка. Такая, какая нередко возникает при осознании дикой чудовищности своего положения.
Когда наконец смог сделать шаг, подумал, что, должно быть, еще одну такую ночь я не переживу.
* * *
Начали восход на гору. Подъем давался нам очень тяжело. Ружье в одной руке играло роль трости, точки опоры. Сумка в другой руке сильно ограничивала маневренность. Приходилось закидывать ее перед собой на возвышение и вопреки боли, усталости и отчаянию делать очередной решительный рывок и подниматься вслед за ней.
Треск разбитого стекла. Я оглядываюсь назад. Метрах в пятидесяти от себя вижу последнего в линии Арсена. Лежит плашмя на земле.
– Все в порядке? – шепчу ему, держась за ветку дерева.
– Я, кажется, что-то разбил, – измученно произнес он так тихо, что я едва сумел эти слова услышать.
Наши скудные запасы еды стали еще скуднее.
Спустя еще