Подходило к концу мое пребывание в Реглане, и на следующее утро я с вещами бодро шагал на автобус в город.

Солнце только поднималось. Из долины реки Опотору сходил туман. Я снял на камеру, как узкой тонкой полосой он тихо спускается к океану. Волны, неся пенные гребни, кидались на берег. По кромке суши мчалась всадница на белом коне. От мысли о том, что уже через несколько дней я встречу родных, радостно стучало сердце. Благодарный судьбе и этой земле, я невольно вспоминал все события своего путешествия – длиной как будто не три месяца, а три года, так много было впечатлений, встреч и нового опыта.

Включил на телефоне песню Bad Balance «Город джунглей». Подпевая веселому мотиву и снимая на камеру послание друзьям в России, я шел в сторону города, мысленно уже переносясь домой и представляя встречу с близкими.

Глава 8

Бункер. История Роджера из Окленда

На берегу Тихого океана, в Девонпорте, где я жил, есть два потухших вулкана. Самый высокий – Такарунга, или гора Виктория, 66 метров. Застывшие потоки его лавы пересекают набережную Девонпорта. Другой образует мыс Северный. Говорят, он извергался около 50 тыс. лет назад. Между ними есть еще один – гора Камбрия, или Овечий холм, – но он был в разработке и практически сровнен с землей.

Как-то вечером я, немного расстроенный, отправился гулять по засыпающему Девонпорту. Мы немного повздорили с Карен из-за какого-то пустяка. Идя по главной улице – Виктория-Роуд – со старинными виллами, магазинчиками, кафе и ресторанами, я, вместо того чтобы уйти налево, повернул направо, на Керр-стрит, и вскоре вышел к зарослям акаций. Заметил сквозь них бегущую куда-то наверх песчаную тропинку, из любопытства решил подняться по ней – и минут через 10 оказался на вершине горы, с которой были видны огни города и темные очертания гавани Вайтемата.

Это была гора Виктория. А по сути, довольно пологий холм, не слишком наводящий на мысли об активной тектонике. С него в давние времена отслеживались и контролировались входящие в гавань корабли. А еще, кстати, он когда-то дал имя городу: изначально этот район назывался Флагстафф (на горе был установлен флагшток на сигнальной станции). А в 1859 году его переименовали в Девонпорт (в честь английского военно-морского города). В дневное время с него виден горизонт океанского простора и внутренняя часть залива Хаураки.

Я шел по просторной поляне и вдруг обнаружил небольшое обветшавшее здание. Через открытую дверь лился мягкий свет, и новый виток моего любопытства заставил меня переступить порог. Справа я увидел небольшой зал с невысоким потолком. С замиранием сердца сделал еще несколько шагов и увидел перед собой человека, которого легко можно было принять за героя Ж. Верна. То есть натурального боцмана. Он был немолод, его лицо обрамляла спускающаяся ровными волнами седая длинная борода с бакенбардами. При этом у него не было усов.

Он сидел на стуле посреди зала, напротив – внушительных размеров бочка, точно такая же, как на первых голландских кораблях, которые пришли к этим берегам в 1642 году. Я поздоровался, учтиво попросил разрешения осмотреть зал.

И что увидел – рассчитанное на небольшую аудиторию камерное помещение с невысокими потолками, усиленными у свода швеллерами. Стулья в несколько рядов, деревянную сцену. На стенах висит часть китового скелета, а рядом – старинная корабельная рында. В глубине зала, напротив входа, шкафы с томами, судя по обложкам, музыкальной литературы и альбомами. Справа от стены – настоящий камин и аккуратно сложенная стопка дров. У камина стенд с афишами состоявшихся, по-видимому, концертов. А на стенах черно-белые фотографии старого Девонпорта, который, к слову, за десятилетия не сильно изменился. У сцены пианино и отдельно несколько стульев.

Потом я подошел к этому колоритному человеку, и мы познакомились. Мой собеседник представился как Роджер Джилес, хранитель Бункера.

Признаться, я был очарован – нет, просто ошарашен. Просто не был готов к этим впечатлениям, когда выходил на вечернюю прогулку. А ноги как будто сами привели меня сюда. Да и таких людей я не встречал раньше – от него веяло морским духом, старинными портовыми балладами и историями.

Мы разговорились.

– Это Бункер, историческое здание, старый командный пункт. Мы организовали здесь зал для концертов народной музыки. Приходи к нам! – сказал Роджер.

Концерт состоится в ближайший выходной.

Я пообещал ему обязательно прийти.

Вечер переходил в ночь, и я не хотел больше отнимать время у этого необычного человека. Попрощался и вышел на простор. Обернувшись, увидел табличку над входом, которую сразу не заметил: «Бункер. ДЕВОНПОРТСКИЙ ФОЛЬК-МУЗЫКАЛЬНЫЙ КЛУБ». Надо мной раскрылась теплая южная ночь, я в задумчивости спустился с вулкана и отправился домой спать.

А на следующий день рассказал о своем приключении в институте. Оказалось, что никто из иностранных студентов об этом месте не знал. Кроме Кейт, которая была в Бункере на концерте. Она, кстати, одна из моих любимых преподавателей.

Спустя несколько дней, придя сюда снова, я увидел, как здесь все преобразилось. Как говорят арабы, рай без людей не имеет смысла. Зал был наполнен, и люди еще подтягивались. В основном они были старше меня, и многие, очевидно, хорошо знали друг друга.

Роджер был приветлив со всеми и каждому уделил особое внимание. Он подошел и ко мне и познакомил меня со своей супругой Хиллари, приятной женщиной, в акценте которой угадывалась коренная британка.

Люди постепенно наполняли зал, в котором царила особая, клубная атмосфера.

Вскоре к нашему разговору присоединилась давняя знакомая Роджера и Хиллари, мне представили ее – это была Антуанетта, голландка, много лет назад переехавшая в Новую Зеландию. Профессиональный тренер по плаванию. Да, в свои почтенные годы она по-прежнему регулярно плавает в бассейне. И на концерты в Бункере ходит давно.

С Антуанеттой мы стали хорошими друзьями. Она владела искусством радоваться тому, что дарит каждый новый день. Была глубоким ценителем русской культуры и искусства, любила балет и русскую прозу. Это, конечно, нас сблизило. Однажды у нас случился разговор о Достоевском.

– Как ты думаешь, почему на Западе его так много читают и им восхищаются? – спросила она.

– Не знаю. Мне мало приходилось об этом говорить с иностранцами.

– Да потому что Достоевский изображал русского человека слабым, с внутренними страхами, противоречиями, низменными инстинктами, – сказала Антуанетта.

Я промолчал, раздумывая.

– Посмотри