Для справки. Петруньков имеет уже три судимости: первую — за изнасилование, вторую — за хулиганство, третью — за тройное изнасилование и отбывает 12-летний срок лишения свободы. В отличие от этого насильника, другой «соученик» Муханкина Хазов — по преимуществу грабитель и тоже отбывает третий срок. Так что общая картина получается весьма неприглядная, в чем нельзя не согласиться с Муханкиным. Правда, как увидим, лишь отчасти.

Выходит что-то не так воспитывают в той спецшколе детей, если выносится оттуда столько злобы и ненависти, и отражается это на безвинных людях, как отражение ужасное от зеркала к зеркалу и от него — в общество. Луч этот поражает всех подряд, кто попадает под него. И такие рассадники зла для детей от 11 лет, попавших туда, еще существуют. И вот вам пример — я и моя оконцовка (а другие примеры выше приведены мною пофамильно). Об этом можно было бы и в конце написать, но пусть будет так, как получилось.

Впечатляет печальная статистика, к которой подводят нас наблюдения Муханкина, при том, что он, похоже, не знает о «подвигах» ряда своих сотоварищей. Не упоминает он о таком очевидном рекордсмене воровства и разбоя, как Костенко, имеющем уже шесть судимостей; о Костышине с четырьмя судимостями (в том числе и за убийство), о Калоше (с тремя судимостями), о Грибове (с четырьмя судимостями). В целом же из 19 маленьких правонарушителей, с которыми Владимир находился в одном отряде в Маньково, на начало 1996 года 14 были уже привлечены за различные противоправные действия и не однажды побывали в зоне. Ясно, что при таком положении дел ни о каком перевоспитании говорить не приходится. Напротив, возникает, действительно, такое представление, что спецшколы — это некие «рассадники зла» и тот, кто в них попадает, может лишь раз и навсегда увязнуть в трясине жестокой, аморальной воровской и разбойничьей жизни.

Все это так, и непутевые мальчишки, прибывшие с Владимиром Муханкиным в Маньковр, выросли в матерых хулиганов, воров, грабителей, убийц и даже насильников. Но никто другой из них не стал, однако, серийным убийцей. И это лишний раз говорит о том, насколько специфична проблема серийных убийц, совершающих преступления на сексуальной почве. Ведь криминальная среда, плодя множество различных моральных уродов, никогда, наверное, не произведет серийного убийцу из того, в ком нет определённой предрасположенности к этому, кто не испытал сильнейшей психической травмы в детстве, не возненавидел свою мать, в частности и женщин в целом, кто, испытывая трудности с реализацией более естественных сексуальных желаний, не нашёл для них суррогатных видов замены, компенсирующих не утоляемые иначе неудержимые разрушительные желания.

Впрочем, о феномене серийного убийцы речь еще впереди.

Глава 3

Вкус первой крови

Итак, свобода. Для кого-то желанная, необходимая, дающая, наконец, возможность ощутить вкус к жизни и, отринув кошмар спецшкольного ада, попытаться реализовать себя. А для кого-то, напротив, обескураживающая, ибо вне замкнутого, охраняемого исправительно трудового учреждения приходится уже испытать всю ответственность выбора, что и само по себе непросто, а в случае Владимира Муханкина было осложнено началом формирования подспудных, не дающих покоя пристрастий.

Многого из пережитого, конечно, не описать, с чем встретился я, что увидел своими глазами на свободе и с чем столкнулся. Я был дикарь, деградировавший и не знавший, как жить в новом для меня мире. И что мне делать, и как мне быть, я тоже не знал, и чувствовал, что не смогу жить как все, и это меня угнетало. Я ненавидел себя и окружающих и больше старался быть один. Жизнь я подымал по-своему и большей частью тем, 12-13-летним, умом и немного — 16-летним.

Я с месяц, может быть, погостил у бабушки, как вдруг однажды на улице меня ловит участковый, хватает за шиворот и тащит в сельсовет. Там (и по дороге) дал мне по бокам и объяснил, чтобы я в тот же день исчез из колхоза. Ты, говорит, должен находиться не здесь, а в городе Волгодонске и стоять давно на учете в милиции. В тот же день случайно в колхоз приехал отчим на машине, и вместе с ним я отправился в Волгодонск.

И вот я становлюсь на учет, а в горотделе для профилактики меня побили не сильно, но чувствительно. Объяснили, конечно, как мне жить и что я могу делать, а что нет, и где мне быть и до скольки, а где нет». За провинность, сказали, будут наказывать, а это значило, что будут долго и больно бить и пожаловаться будет некуда.

И что бесило: ведь ни один человек из начальства по-мужски не поговорил и не спросил, как я, что я, может, чем помочь, как лучше подойти к какому-нибудь сложившемуся вопросу, что в душе и сердце у меня и т. д. И чем меньше начальничек по званию, тем злее и гадостнее. И о какой человечности можно было говорить, если вокруг да около шакалы и твари позорные. Я для них был гадом, а для меня они были хуже гадов. Я до сих пор вижу в людях, не говоря о тех, кто стоит вроде бы на страже закона, те же крысиные повадки и всю гадостность, гниль, неумение выслушать и понять правильно человека. Они не имеют сострадания и не способны откликнуться с искренним сердцем на боль и беду ближнего. А если кто-то откликается, то вроде как глядя со своей колокольни: пусть де увидят, что они на копейку добра сделали, а эта копейка раздута чуть ли не на червонец.

Трудно, конечно, видеть в нашем обществе оплот гуманизма. О его жестокости и аморальности написано уже немало, и тут непросто что-нибудь прибавить. Воспитание адом, пройденное Муханкивым, также едва ли способствовало приобщению его к нормальной жизни. И все же, хотя он, в силу особенностей своего внутреннего устройства, неизменно стремится переложить ответственность на других, заметны вполне обозначившиеся крайности его воинственной асоциальной позиции. Даже подбор слов более чем красноречив: «шакалы», «твари позорные», «гады»… «С волками жить — по-волчьи выть» — к такому выводу явно подводит нас любящий пословицы, поговорки и клише рассказчик.

Но не только безразличие дальних, но и незаинтересованность близких людей отмечена в «Мемуарах» Муханкина.

Живя у матери, я понял, что для неё и отчима я как лапка в колесе. Они жили своей жизнью, я их не понимал, да и не старался понимать. И, конечно, частенько находила коса на камень