было нужно, и я стоял до последнего года и дня моего пребывания там. Было время, когда невыносимо стало терпеть унижение и насилие со стороны таких же пацанов, как я, и других. Так, однажды меня наказали за что-то, и я сидел и всем тридцати человекам отряда чистил в каптёрке ботинки. Активисты подговорили Бойко Сергея, воспитанника моего отряда, чтобы он меня избил, пока отряд на политзанятии. От него я совсем не ожидал такого, но что-то, наверное, ему пообещали за расправу надо мной.
Сергей был крупный, рослый пацан и сильнее меня, и, конечно, он меня избил. И что-то у меня планка упала в голове, и как-то получилось, что я допрыгнул до его головы, уцепился за уши и об угол стены сильно разбил ему голову сзади и покусал, куда попало и опомнился тогда, когда меня вытащили из-под обувного шкафа. Когда я ему голову разбил, он закричал, и вскоре забежали активисты и воспитатель временный и забили меня ногами под этот стеллаж или шкаф (разницы нет).
Я был весь в крови, и меня отволокли в сушилку под кран, где была вода. Только я отошёл, пришёл в себя, как в сушилку вошёл Хазов Сергей из моего отряда, что-то затрубил с понятиями, думая, наверное, что я не могу постоять за себя, потому как меня побили сильно. Но тут меня опять заклинило, и я ему голову тоже разбил о батарею. И опомнился тогда, когда меня зам по режиму затащил в кабинет и бил. Я там все стулья собой, собственным телом, собрал в кучу. Помню, что он бил меня своей пепельницей по голове и стопой то ли журналов, то ли книг. Очнулся я в карцере, где проходная жилзоны. Ну и далее всяко было, ну да ничего, выжил.
Помню, случай был на работе. Мне какую-то подлость сделал Вася Петруньков из моего отряда. Меня наказали жестоко, а тем временем мы укладывали доски в штабеля на улице, и в конце дня нужно было как-то слазить со штабелей на землю, а высота примерно до балкона второго этажа. Решили спрыгивать на ветку соседнего дерева и оттуда на землю. Настала очередь Васи прыгать. Я подошёл по штабелю досок к ветке и, когда он прыгнул, я её отодвинул, и Вася, промахнувшись, полетел на сухую землю и поломал руку. Я слез на землю и вижу: рука переломана. Взял и дернул её и, повернувшись к пацанам, хоть они и здоровее меня были, сказал, что если меня кто выдаст, то среди ночи всех вырежу как собак и сам себя убью.
Мое дело сказать, а там сами думайте, правду я сказал или нет. И меня никто не выдал: бояться стали. Меня уже считали все маленькой мразью и говорили за глаза, что я чокнутый на всю голову. Пацаны постарше, из других отрядов, говорили, что я такой маленький и дерзкий гад и бить меня бесполезно и страшно, еще действительно проткнет чем-нибудь.
Впрочем, создается впечатление, что Муханкин несколько преувеличивает свои подвиги. Так, из текста видно, что он по-прежнему моет умывальники, начищает краны и выполняет другую черную работу, характерную для низших каст неформальной иерархии. Отметим и такое его сообщение:
В 1975 году, помню, до того довели меня все, что я не хотел жить. Отказ от еды был. Вскоре я взял да и затянул на шее полотенце, и больше ничего не помню. Еле-еле откачали. Вот потом мне было плохо возвращаться к жизни!
Итак, опыт пребывания Владимира Муханкина в спецшколе был исключительно негативным, и в этом нет ничего удивительного. То, что он испытал в Ростовской спецшколе, связано, вероятно, не с какими-либо её специфическими отрицательными особенностями, а с тем общим, заведенным когда-то в эпоху расцвета сталинского ГУЛАГа порядком вещей, который в ряде значительных аспектов сохранился в исправительно-трудовых учреждениях.
Конечно, коль скоро существует преступность, обществу всегда будет необходимо существование специального института карательно-воспитательного типа, в котором бы изолировались социально опасные подростки и предпринимались попытки воздействовать на их мировосприятие, отвлечь их от преступных и асоциальных пристрастий, заставить задуматься о своем образе жизни и попытаться привить им нравственные и духовные ценности.
Однако эта задача, хорошо выглядящая в теории, на практике приводит к весьма плачевным результатам. Одна из причин этого связана, видимо, с тем непреложным фактом, от которого нам так или иначе не дано уйти: ведь всякая колония или спецшкола — это закрытая система, где в принудительном порядке в замкнутом пространстве собрано большое количество молодых людей, которые объединены в глазах окружающих общим для всех них одинаковым статусом преступника, человека, неодобряемого обществом, чувствующего себя изгоем.
К тому же все они болезненно реагируют на возникшую ситуацию изоляции, сочетающуюся с постоянным принуждением, исходящим от администрации, различного рода правилами и нормами, которые они обязаны неукоснительно соблюдать и невыполнение которых связано с различного рода наказаниями. Ограничения свободы вообще неприемлемы для большинства людей, поскольку стремление к свободе органически присуще каждому индивиду. Тем более болезненно реагируют на него рано повзрослевшие подростки, привыкшие в условиях безотцовщины к вольготному образу жизни и реально не считающиеся с привычными для большинства их сверстников родительскими указаниями. Мы, например, уже имеем определённое представление о бродяжничестве Владимира, о его скитаниях по лесополосам, оврагам и кладбищам, о первых воровских набегах, принудивших его делать ставку на собственную ловкость и ни во что не ставить некогда священное право собственности, давно низведенное до чего-то весьма малозначимого в масштабах всего советского государства. И потому нам относительно нетрудно умозрительно представить себе, каким образом он и ему подобные должны реагировать в непривычных обстоятельствах полного ограничения какой-либо личной инициативы и любых способов самовыражения.
Ситуация изоляции человека вообще, а тем более принудительной, как давно поняли психологи, нередко приводит к возникновению отрицательных эмоций, неврозов, психических срывов, росту агрессии и различного рода выходкам, и это может выливаться и в нарушения режима содержания, и в посягательства на жизнь, здоровье и личное достоинство других осужденных и представителей администрации, и даже в действия, направленные на самого себя (так называемая аутоагрессия).
Положение заключенного осваивается молодыми правонарушителями в тот период их развития, когда вступает в ключевую фазу их половое созревание, и это также автоматически влечет за собой пагубные последствия. Пребывание в исключительно однополой среде подталкивает к сексуальным экспериментам гомосексуального характера, не обязательно предопределённого общей сексуальной ориентацией личности. В большинстве случаев гомосексуальные акты происходят не на основе взаимного согласия, а становятся следствием насилия над личностью и сопровождаются сильными психическими травмами, которые деформируют мировосприятие ребенка
