относится еще к февралю: ведь тогда, как мы помним, Муханкин порвал с Людмилой Б. при достаточно специфичных обстоятельствах. Именно с Мариной активно общается он в тот период, что приходится на время знакомства с Еленой Левченко, убийство Сергея У., Галины и Лены М., продавщицы Натальи Т. и нападение на Елену В. И надо полагать, что не успевает он совершить какое-либо очередное преступление, как тут же бросается к ней. Мы уже поняли, что в сексуальном плане поведение Муханкина специфично. Никаких посягательств, направленных на жертв, он не допускает. Их тела как будто абсолютно неинтересны ему в сексуальном отношении ни до, ни после убийства. Не зря на допросах он впоследствии постоянно повторял следователям, что не собирался изнасиловать ту или иную женщину.
Но совершенное убийство выполняет затем функцию допинга. И тогда он устремляется к очередной оказавшейся на его пути женщине, доказывая ей и самому себе свою мужскую состоятельность и вместе с тем убеждаясь очередной раз в том, насколько садистские и некрофильские пристрастия приятнее и милее его натуре.
Поэтому приглашение приехать в Зерноград принимается Муханкиным сразу же.
Вот я уже в Зернограде. Встретила она меня хорошо. Приезжала сегодня её сестра Лена. Я ей сделал массаж. Ей понравилось. Она меня хочет, а я не знаю, что ей ответить — у меня так нехорошо на душе. Всякая зараза в голову лезет. И дом же находится напротив милиции. Как какой-то шорох или звук подозрительный, меня передергивает всего, аж руки становятся мокрыми, платочек постоянно влажный. Угораздило меня наделать столько беды — и себе столько мук и страданий?! Подходил к доске розыска. Кажется, нет там моего фото. А там, чёрт его знает: может, по городам уже размножают. А в Шахтах в милиции вроде бы уже составили фоторобота. К доске розыска преступников подходил сколько раз. Вроде бы те же самые и висят. Может, в эту глушь еще не дошло. Как страшно все! И так тяжело и тяжко! Лечь бы с вечера и больше не проснуться. Марина спрашивает, чем я занимаюсь, где работаю, а я не могу ничего сказать и ответить. Мне кажется, еще немного, и я не выдержу и расскажу ей все, но я боюсь: она бывшая ментовская жена. Как все у меня нехорошо! Как мне дурно и противно от самого себя! Голова разлетается на части! Как болит голова! И таблетки эти не помогают. Уже сколько их жрать можно. Может, они просрочены и из них все выветрилось или утратило силу? Не знаю и не пойму… вроде бы цепляет в непонятно какую сторону. Марина увидела таблетки и всякую эту зембуру. Ну хорошо, хоть витамины на верха выставил и дал ей попробовать, а то уже чуть не подозрила. С ментом жила — наверное, чуйка есть на все. Опять спрашивает, чем я занимаюсь, а я ей сказал, что в свои дела никого не посвящаю.
(Из «Дневника»)
Чувство страха, испытанное Муханкиным, не только вполне естественно, но к тому же наглядно подтверждает, насколько четко понимал он, несмотря на столь часто поминаемые им «зембуру», таблетки и спиртное, как могут квалифицироваться его действия с точки зрения нормального сознания.
Встретила Марина меня хорошо. Говорит, что больше никуда меня не отпустит, так как боится за меня. Говорит, что возьмется за моё воспитание. Тревожит одно — что меня могут в любой момент арестовать. Я ничего не знаю про Волгодонск. Брат сказал, что Наташку ищут, что она давно пропала. Милиция к Маринке, его девчонке, приходила и спрашивала про Наташку. Маринка сказала, что они у неё в последний раз играли в карты, потом Наташка ушла и больше она ничего о ней не знает. Как все ужасно! А я сижу, пишу, эту тетрадь веду, а Наташа эта уже, наверное, разложилась вся там в яме. Лучше б я на том месте вместо неё был! Ей уже ничего не надо, она успокоилась навеки, а я еще мучаюсь и страдаю, и никто в моё сердце и в мою душу не заглянет. Я хожу и оглядываюсь, каждый шорох как молотом по голове. И в Шахтах не дали опять умереть. Может, не судьба пока, но все равно же где-то будет конец. Конец всегда будет.
(Из «Дневника»)
То, что Марина Б. ранее была замужем за сотрудником милиции, делает её, похоже, в глазах Муханкина особенно привлекательной. Во всяком случае, как заметит читатель, он придает этому факту особое значение и постоянно возвращается к нему.
Съездили с Мариной в Егорлык к её матери. Мой день рождения 22 апреля там же у её матери отпраздновали. Все было очень хорошо. Но я нервничал, на душе неспокойно и плохо. Но виду не показал, общался немного. Принял своих успокоительных, немного прибило меня, и я не стал пить, а прошёл, лег на диван в зале. Хорошо, хоть ничего не натворил я. Все же боялся, что не дай Бог «перемкнет». И не знаю, чего наделал бы. 23-го ходили на кладбище, где покоятся их родственники. Мы с Мариной и тещей были также на могиле мужа Марины. Он погиб при исполнении служебных обязанностей, и с ним — еще два милиционера. В ряд в одной оградке стоят три памятника. На фотографиях все три парня в милицейской форме с разными званиями. Он работал в ГАИ, её муж. Марина плакала, наверное, хороший парень был. Как-то сердцем понимаю, что и в милиции работают не все гады, хотя и хороших мало. Я стоял и как сквозь землю видел, как он лежит, молодой сильный парень, такой красавец, симпатяга, и его поминают, его нет, наверху, здесь, он давно уже неживой, а лишь тлеет там, под землей, и запечатлен на фотографиях при жизни, и есть в памяти и Марины, и его родителей, и тещи, которая его любила, как сына. А я стою и прошу у него прощения за то, что я появился у Марины, у его жены. Я — недостойный и ужасный человек, негодяй, вор и убийца и даже хуже. Просил простить и за то, что стою у его могилы, что допускаю такую дерзость находиться рядом с этим святым местом. Прости, Виктор, прости. Если бы возможно было, мы бы поменялись ролями жизни и смерти. Пусть бы ты жил, а я где-нибудь не здесь, а подальше лежал бы мертвый и истлевал. Но это невозможно сделать, дорогой. А как хотелось, чтобы ты жил и видел своего сына! Жаль, что он сейчас не
