Под давлением все больше проявляющей себя новой диктатуры Богданов, видимо, считал необходимым «поспешно»[711] трансформировать свою работу, что означает – эффективнее, чем это мог сделать психоанализ или психотехнические эксперименты авангардистов. Последние он мог даже рассматривать как факторы той самой советской изношенности, поскольку они вызывали дезорганизацию тела, возбуждая чувства шоковыми эффектами и тем самым манипулируя рефлекторной системой человека. Потому что, если эта система расстроена, двигательные реакции организма, сознательные и бессознательные, начинают массово конфликтовать друг с другом, оказываются нецелесообразны, ненормально многочисленны. Человек возбужден, он разрывается, он излишне напряжен и т. д. – все это ведет к растрате энергии и нарушает упорядоченную работу остальных органов[712]. С другой стороны, можно сказать, что художественная экспериментальная культура в русле психотехники и медицинские эксперименты Богданова обусловили друг друга: художники-авангардисты деконструировали жизнь как целое, расщепляли ее на различные составные части человеческого тела, тренировали восприятие, движение и слух отдельно друг от друга и верили при этом в возможности субъекта сознательно реорганизовать свое тело и его функции. Так, Пудовкин занимался только зрительным восприятием движущихся образов. Ладовский реконструировал влияние архитектурных пространственных форм в своей лаборатории только при помощи экспериментального изучения восприятия, без того чтобы принимать во внимание, например, звуки городского пространства. Богданов же, наоборот, понимал, что это расщепление нарушает «живую координацию», и предложил обменное переливание крови в качестве средства для реконструкции: реконструкции жизни как единства сознательных и бессознательных действий, с верой в физиологию, которая как бы автоматически может реорганизовать и гармонизировать жизнь в ее социальной, психологической и физиологической совокупности: «…больше автоматизма – меньше колебаний, организатору легче справляться со своей задачей»[713]. Если авангардное искусство пыталось изменить природу человека при помощи экспериментов с его культурой, то Богданов полагал, что он изменит его культуру при помощи экспериментирования с его физиологической природой. Основным пунктом его работы не было стремление преодолеть смерть медицинским путем, на что указывает сравнение с экспериментами Воронова по омоложению. Богданов инструментализировал эту медицинскую идею, сохранив в секрете свой провал с проектом Пролеткульта, для того чтобы, не более и не менее, создать новый социальный порядок при помощи медицины – тот самый физиологический коллективизм, который связывал науку и искусство ради «организации жизнеспособных целостных форм»[714].
Если еще раз обратиться к определению крови Богдановым, то кажется, что культура Пролеткульта занимала в обществе то же самое место, что и кровь в человеческом теле. Задача обеих состояла в трансформации жизни, в том, чтобы соединить людей либо при помощи совместного трудового опыта, либо с помощью циркуляции крови и, наконец, кровь и культура уже по определению являлись наименьшими общими элементами своего окружения: кровь как вещество, которое было у всех людей, и культура, создаваемая всеми людьми вместе, – неважно, имела ли она при этом политическую функцию в обществе или нет и подчинялась ли она правилам романтической эстетики или какой-либо другой.
При этом существовало одно, не такое уж незначительное, отличие: культурные изменения, инициированные Пролеткультом, предполагали воздействие на органы чувств извне, тогда как переливание крови переносило информацию в закрытой системе кровообращения изнутри одного тела внутрь другого. Таким образом, психотехника, как и наука о труде, играла для Богданова продуктивную роль «ошибочной экспериментальной практики». Все попытки изменить психику человека и за счет этого оказывать влияние на физические – двигательные и деятельностные – способности переутомленных рабочих – оказывались, с его точки зрения, обречены на провал – не только потому, что это были только частичные изменения, а еще и потому, что подходили к человеку, так сказать, не с той стороны: попытки Ладовского перенести городской опыт обратно в лабораторию, как и попытки Пудовкина объединить в одну сеть мозги зрителей при помощи совместного киноопыта, подходили к человеческому организму снаружи, пытаясь через визуальное восприятие воздействовать на то, в чьем изменении и улучшении они на самом деле и были заинтересованы. В конечном итоге оба эти метода перенапрягали психику, полагая, что разгружают ее. Богданов же, наоборот, нашел способ изнутри, от одной кровеносной системы к другой – игнорируя визуальное восприятие – добраться до психики через кровь. Таким образом, Ладовский и Пудовкин, с одной стороны, и Богданов – с другой, представляют две дополняющие друг друга возможности воздействия на людей: если первая воздействует на психику через визуальное восприятие, движение, нервную систему или мозг, то Богданов идет через кровеносную систему и, в первую очередь, через физиологию. В обоих случаях цель заключалась в оптимизации отношений между психической и физической, внутренней и внешней сторонами человека, между телом и обществом – только эпистемологически разным способом. Оба подхода не исключают друг друга, а как раз отражают два метода психотехники – субъективную и объективную психотехнику: изменение человеческих чувственных восприятий, с одной стороны, и его технически-организационного окружения, с другой[715]. В этом проявляются также и две различные модели понимания общества: психо- и физиоцентричная. Первая модель понимает общество как результат внешних раздражителей, а другая – как результат круговращения внутренних элементов организма; первая нуждалась в импульсах для переноса информации, а другая генерировала эту информацию благодаря постоянному движению – общество как нервное явление или как коллективная картина крови. Для создания этой картины Богданов применял опыт из физиологии растений: «Кровь является специфической тканью организма, и каждое переливание должно быть понято как животная прививка ‹…›»[716]. После обратной связи Ладовского и соединения в сеть Пудовкина прививание Богданова явилось тем научным методом, который позволял установить отношения между людьми, в принципе не имевшими между собой ничего общего. Поскольку «человек – зеркало общества»[717], то коллективно организованное общество требовало, разумеется, коллективного человека.
Заключение
Обратная связь, сцепление и прививание как культурные техники
Обратная связь, сцепление и прививание были культурными техниками, включавшими в себя коммуникативные практики – чтение, письмо, счет – и объединявшими знания в различных областях и научных дисциплинах: кино сталкивалось с физиологическими измерительными приборами, архитектурные формы – с аппаратами по изучению человеческого восприятия, а инструменты для переливания крови – с научной фантастикой[718]. Эксперименты художников с восприятием, модели человека, созданные специалистами в области наук о жизни, а также проекты общественной организации, созданные философами и политиками, одинаково повлияли на создание произведений искусства, городских ландшафтов и способов лечения. Кажущиеся несоединимыми научные и художественные методы сошлись вместе в процессе создания совместного объекта – нового социалистического человека – и в переплетении преследуемых в этом процессе интересов слились до почти полной неразделимости.
Их общей целью было найти адекватные формы коммуникации внутри социалистического коллектива и тем самым укрепить вновь созданное сообщество, масштабы языкового разнообразия и безграмотности которого были настолько велики, что более сложный случай просто трудно себе представить. Быстрое передвижение внутри футуристического уличного беспорядка, тайное обучение в темных кинозалах и бессознательное расслабление благодаря переливанию крови обещали объединение этого коллектива при помощи внеязыковой коммуникации, вне зависимости от уровня образования или принадлежности к определенной этнической группе. Но прежде всего они предоставляли возможность создания культурных техник, то есть психотехник, которые действовали не столько через психику, сколько через культурные условия.
Психотехника в науке и искусстве
В качестве самого общего вывода из изучения опыта взаимодействия художников и ученых можно заключить следующее: искусство может вдохновляться совершенно «нехудожественными» мотивами, а наука может действовать совершенно «ненаучно»[719]. Как именно на практике выглядели
