— Я не нуждаюсь в еще одном отце, — сказала Грейс мужу перед тем, как официально отказаться от съемок в «Марии». — И контролировать меня не надо. Если у тебя есть предложения, сделай милость, веди себя со мной хотя бы не хуже, чем с коллегой. Или допускай, что я могу не принять твоего совета.

Как ни странно, но после этого предупреждения Ренье почти совсем перестал ее дергать. Он не принимал никакого участия ни в работе Всемирной ассоциации друзей детей, ни в делах будущего фонда. Периодически он говорил Грейс, что слышал тот или иной комплимент ее работе, и она убеждала себя, что надо довольствоваться этим. До поры до времени так оно и было. Грейс поняла, что может продолжать свою деятельность до тех пор, пока та положительно сказывается на образе Ренье. Она научилась получать от такой работы удовольствие. Именно это поднимало ее с постели по утрам. То, что Грейс делала сейчас, совсем не напоминало актерскую игру, но наполняло ее жизнь смыслом, и она была благодарна за это небесам.

Камнем преткновения по-прежнему оставались дети. Муж пообещал, что Грейс сможет проводить больше времени с Альби и больше заниматься его воспитанием, но теперь стало ясно, что это было сказано, только чтобы ее задобрить. Для начала Ренье, не посоветовавшись с Грейс, организовал для сына отдельные дневные уроки, и в результате существенно сократилось время после занятий, которое Альби мог проводить в обществе матери и сестры.

— Мне казалось, мы договорились сперва обсуждать такие вещи, — сказала Грейс, и вопреки желанию ее тон был ледяным.

— Ему нужны уроки языка, Грейс. Я стану привозить его по вечерам, — безапелляционно заявил Ренье, — ведь это по дороге из моей конторы в Монте-Карло. К ужину мы будем дома.

— Нет, — ответила Грейс, — я не согласна.

Ренье высокомерно вздохнул:

— Не знаю, как тебе запомнилось, Грейс, но я не давал согласия на то, чтобы ты принимала решения относительно Альби.

— Ты искажаешь мои слова. Ни о чем таком я не просила. Я просила о том, чтобы мы обсуждали то, что касается Альби.

— Ты говоришь «обсуждали», но на самом деле хочешь, чтобы я с тобой соглашался.

Грейс понимала, что это правда. А еще понимала, что не сможет сказать ничего — совсем ничего — такого, что переубедило бы его.

— Невозможно все время получать то, чего ты хочешь, — продолжал между тем муж. — Любой скажет, что у тебя уже сейчас есть больше чем достаточно и что тебе повезло иметь мужа, который помогает растить детей.

— Детей?! — не смогла не взвизгнуть она. — Каролину ты целиком оставляешь на меня, если не считать того, что делаешь мне замечания насчет ее воспитания, а потом балуешь, заваливая сластями и куклами.

Она уже обращала на это его внимание два года назад, после истории с «Марии», и ситуация ненадолго изменилась к лучшему. Грейс запомнила дословно, что он сказал тогда: «Я знаю, что ты права, и прошу прощения. Я постараюсь проводить с Каролиной больше времени, и с тобой тоже». Но сейчас Ренье проговорил очень спокойно, даже не реагируя на злобную тираду жены:

— Она моя любимая малютка. Неужели ты упрекаешь меня за то, что я ее балую? Я ничего не могу с этим поделать, правда.

Грейс открыла было рот, чтобы ответить, но не нашла слов. Ей хотелось начать швыряться вещами, хотелось заорать. Но что толку? И она засмеялась, думая, как нелепо пытаться переубедить мужчину слезами, криками, пощечинами или даже звездным сиянием.

Ну какого мужчину можно изменить таким образом? Уж точно не ее отца. Не Олега. И не ее мужа.

Выдумки все это.

Ведь самое главное — это дети, правда? Ничто не сравнилось бы с любовью, которую они ей давали, и любовью, которую она могла давать им. Грейс чувствовала связь с Альби, пусть даже Ренье пытался оградить от нее сына. Их взаимная любовь неизменно прорывалась, когда они были вместе. И несмотря на лицемерие, которое Ренье проявлял по отношению к Каролине, Грейс втайне наслаждалась тем, что дочь принадлежит лишь ей.

По этой же причине она надеялась, что ее следующий — и последний — ребенок тоже будет девочкой. Грейс снова забеременела, в третий раз за два года. Две предыдущие беременности… ну, о них она просто не могла думать. В последнее время она отлично научилась запирать внутри себя неприятные мысли, иначе бы не выжила.

Взволнованная перспективой появления еще одного ребенка, Грейс стала вдруг ужасно суеверной и поклялась себе не говорить о нем никому до конца первого триместра беременности. К его завершению она чувствовала себя здоровой и полной сил. Как-то утром, пока дети смотрели телевизор, она сказала мужу за кофе с булочками:

— Ренье, у меня есть чудесная новость. Я опять беременна и уверена, что на этот раз все будет хорошо.

Муж милостиво улыбнулся, и Грейс стала гадать, не удостоится ли сейчас одного из тех редких комплиментов, о которых просила его два года назад. «Ты слишком сосредоточен на негативе, — говорила она тогда. — Мне нужно, чтобы ты доброжелательно держался со мной и с детьми. Чтобы ты хвалил нас, чтобы было видно, что ты любишь нас и гордишься нами. Раньше это у тебя отлично получалось».

И после этого он некоторое время осыпал ее комплиментами, но их постепенно становилось все меньше. В последний раз, когда он подарил ей ювелирную безделушку, она вернула ее с комментарием: «Я бы предпочла добрые слова». Ренье посмотрел на нее грустными глазами и сказал: «Красавица моя дорогая, пожалуйста, не заставляй меня быть тем, кем я не являюсь».

Сейчас, когда ее большая новость повисла между ними, Грейс выжидательно смотрела на мужа, подняв брови, а в груди у нее, как газировка, бурлила надежда.

— А я-то все думал, когда же ты мне скажешь, — проговорил Ренье.

— Ты знал? — удивленно спросила Грейс.

— Конечно, cherie. Ты всегда сияешь, но когда ждешь ребенка, сияние делается ярче.

Взгляд мужа еще на