Семья Басилашвили сперва жила в общежитии в подмосковном Пушкине, о котором актер вспоминал:

«Навсегда в памяти осталось подмосковное Пушкино с его грибами, березами, голубой Учой, плавно проходящей под высоченным мостом, по которому мчались, весело гудя, синие электрички. Пушкино, с сачками для бабочек, со сладчайшими леденцами-петушками на палочках, с мороженым в круглых вафельках, с кинотеатром, где показывают “Золотой ключик”, – здание деревянное, старое, с резными украшениями, с красивыми балконами под потолком. А на другом конце городка – узенькая речка Серебрянка и ярко-голубые стрекозы, застывшие над ней; жарко, в воде толстые речные лилии пахнут, словно шоколад…»

Затем появилась собственная квартира на Покровке и любимая дача в Хотькове.

Накануне войны, в 1941 году, мать привела сына во МХАТ, на «Синюю птицу».

«С тех пор я видел все спектакли той поры (1948–1959), – вспоминал Олег Валериянович. – Обожал, боготворил актеров. Да и было за что… Но то, первое посещение МХАТа – с мамой – как-то особенно врезалось в память: видимо, незнакомой мне тогда атмосферой старой Москвы, которая еще витала в Художественном и создавала свой особый микроклимат, домашний, уютный, располагающий к доверчивости и добру. Во всей Москве ничего подобного не было, а здесь, как в чудесном ларце, в котором когда-то хранились благовония, что-то напоминало и живо говорило о былом. Даже и в пятидесятые годы.

Во время московской Олимпиады, в 1980 году, забрел я как-то во МХАТ, где тогда шел капитальный ремонт. Снаружи вроде бы все по-старому. Внутри – ужас запустения… Тьма, битый кирпич, проволока цепляется – и пыль, пыль, пыль… Тот самый зал, где мы с мамой когда-то были на “Синей птице”, был мертв, взломан, поруган. Тишина, тьма, набухший и грязный паркет в пыли, сочится во тьме и глухой тишине вода – кап, кап… как тогда у нас на кухне, в раковине… Шаги гулко отдаются в пустом, без кресел, в досках и грязи зале. Я, стоя посреди разрушенного зала, крикнул в темноту:

– Браво! Спасибо!

Тишина. И ничто больше не напоминает о старой Москве… Смерть. Конец».

С началом войны отец и старший брат Басилашвили ушли на фронт. О том, как погиб Георгий, актер узнал лишь 70 лет спустя. Все это время капитан-артиллерист числился пропавшим без вести. В интервью «Комсомольской правде» в 2017 году Олег Валериянович рассказывал:

«Где бы мы ни спрашивали, никаких сведений о Жоре не было. После войны, году в 1945-м, из Министерства обороны сообщили, что он был ранен на Курской дуге на станции Прохоровка, отправлен в госпиталь, но в госпиталь не прибыл. Исчез. Мы думали, может, прямое попадание или еще что-то… Но не было никакого подтверждения этому, были сомнения. <…>

Две недели назад я выяснил, что мой брат умер не на Курской дуге, а на границе Калужской и Смоленской областей, у деревни Петуховка. Была же такая неразбериха в то время, так что произошла какая-то путаница. Вот тут написано в эпикризе: 7 сентября 1943 года, в 10 утра бы ранен. Первая помощь оказана товарищем через 30 минут после ранения – видимо, раньше не могли его перевязать. В медсанбат прибыл в 11 утра. Ранение в правую часть груди. Выбито 8, 9, 10 ребро, пневмоторакс, осколочное сквозное ранение.

В медсанчасти написано: общее состояние тяжелое, пульс нитевидный, дыхание частое, прерывистое, потеет, беспокоится, бледный. Камфора. Сделана блокада по Вишневскому. Попытка оперировать пневмоторакс. Кислород. Переливание крови два с половиной литра… Представляете, сколько крови он потерял?!.

Умер при явлении упадка сердечной деятельности и остановке дыхания. Госпиталь 4007, врач Гусятников. Приняты были все меры, чтобы спасти человека, но рана была несовместима с жизнью. Похоронен в 750 метрах юго-западнее Петуховки».

Поскольку Георгий числился пропавшим без вести, а значит, возможно попавшим в плен, что по советским законам приравнивалось к измене, Олег не был принят в пионеры. Сам он годы войны провел в эвакуации с мамой и бабушкой в родном городе отца – Тбилиси. По дороге туда двух женщин и ребенка вместе с другими пассажирами ночью буквально выгнали из поезда на станции Хичмас.

«Никогда не забуду название этой станции, – вспоминал Басилашвили. – Здесь правительство Грузии выбрасывало нас, русских, едущих в Грузию, спасающихся от немцев, смерти, голода, – выбрасывало в неизвестность.

Думаю, эти высокостоящие решили, что немцы уже победили или очень скоро победят, и пытались таким образом заранее заработать себе политический капитал перед будущими хозяевами. Ведь беженцы ехали по вызову на работу в Грузию, с билетами, командировочными бумагами, с детьми, стариками…»

Русские, которых Грузия не пожелала принимать, вынуждены были отправиться в Махачкалу. Но Ирина Сергеевна все-таки добилась пропуска в Тбилиси, доказав, что ее муж – этнический грузин. В грузинской столице московская интеллигентка вместе с матерью стала работать на табачной фабрике, приютил их брат отца.

«Память сохранила от тех лет постоянное чувство голода, осознание нищеты, – вспоминал Олег Валериянович. – Письма с фронта от папы и Жоры приходили редко. И что-то непонятное и страшное надвигалось – немцы наступали.

Соседка кричала: “Это Гиви (ее муж) заставил меня в партию вступить!” Кричала, чтоб слышал весь двор: “И этих (она показывала на большие портреты Берии и Сталина) он меня заставил повесить!”

Немцы были уже на Эльбрусе, заняли все горные перевалы. И многие здесь, в Тбилиси, с затаенной радостью ждали их прихода.

Не будет тогда, мечтали они вслух, этих “русских хохлов”! Можно будет торговать и ремеслом заниматься. Не будет энкавэдэшников, партийцев. Вернут поместья…»

В ту пору Олег пошел в первый класс. И впервые ему пришлось столкнуться с грузинской ксенофобией (его считали русским), впервые пришлось драться – одному против троих грузинских парней, которые отняли у него поясок, подарок мамы. Обида за маму была столь сильна, что мальчику удалось отбиться от хулиганов и сохранить дорогую вещь.

В Тбилиси юный театрал впервые увидел спектакли Товстоногова и роли Евгения Лебедева. Тогда он и вообразить не мог, что со временем судьба свяжет его с этими людьми на всю жизнь.

Он мечтал служить в любимом МХАТе, но по окончании курса их с Татьяной Дорониной отправили в Сталинград. При том что Татьяна была лучшей на курсе и место во МХАТе, о котором она также грезила, было ей обещано. Поговаривали об интригах против молодой актрисы прим Художественного театра, испугавшихся ее таланта и красоты. Да и характер у девушки был не из легких. Уже в студенческую пору она умудрилась дать пощечину режиссеру за сделанное ей замечание. Решительная, волевая, темпераментная, она была безусловным лидером. «Она была Шаляпиным Школы-студии