Случилось это вскоре после женитьбы родителей Дорониной. Мать, Анна Ивановна, вот-вот должна была родить. Но ее первенцам, двойняшкам, не суждено было появиться на свет. Семнадцатилетняя Нюра на последнем сроке беременности продолжала работать в поле. Однажды конь испугался большой птицы и понес…

«Борона ударяла его по ногам. Он скакал быстро, неровно, и моя юная, моя многострадальная мать пахала землю своим животом, – писала Татьяна Васильевна в своих мемуарах. – Борона прыгала и переворачивалась пред нею, словно пыталась вспахать вместо земли, разорвать ее женское, ее заветное от века, должное рожать чрево, и освободиться от этого чудовищного пахотного действа она не могла. Вожжи, крепко обвязанные на кистях рук, впились в эти кисти, проникая до костей. И бросить, сбросить их было не в человеческих силах.

Сбежались все, кто работал на соседних полосках, и все кричали: “Бросай, дура, вожжи! Да бросай же… мать твою!” Наверное, смотреть на девчонку, которая пашет землю собою, своим животом, своими нерожденными детьми, своими окровавленными руками, своим черным от земли и крови лицом – было тяжело и страшно. Красавчик остановился сам, тяжело дыша ввалившимися внутрь боками и поводя огромными, красивыми, почти вылезшими из орбит глазами. Мама кричала: “Не бейте, не бейте его! Он еще молодой! Не бейте!”

Ей освободили от вожжей руки, она утерла их о передник, утерла лицо и медленно пошла к избе.

Схватки начались ночью. Никаких акушеров не было. Была только тетя Маня. Она и приняла – сначала мальчика, потом девочку. Стук в окно раздался в четыре часа утра. “Кто это?” – спросила тетя Маня. “Маня – это я…” Вася пришел ночью… Он отпросился из Питера пораньше, чтобы побыть с Нюрой в последний месяц до родов. Не успел…»

После этой трагедии, – продолжает актриса, – «распродали все, что сумела создать, сработать Нюра-поскребыш, и отбыли мои крестьяне-христиане в новую городскую, чужую для Нюры жизнь, в которой не нужны были ее таланты и ее умение – жать, пахать, любить свою животину. Покинули тот мир, где было высокое небо и воздух, наполненный запахом трав и цветов».

Сперва осиротевшие супруги работали на Волховстрое – вербовка на стройки в ту пору была единственной возможностью для вновь закрепощенных, лишенных паспортов крестьян спастись из колхозного рабства. После перебрались в Ленинград, где комната в коммуналке показалась почти раем после барака… Но на эту комнату тотчас положил глаз жадный сосед.

Горько оплакивавшая отца Анна Ивановна всем показывала его единственную фотографию: на улице, у избы, за длинным столом сидят семь мужиков, а над ними, на стене, висит портрет Николая II. Сосед написал на нее донос.

«Смысл “накатки” заключался в обвинении мамы, что у нее отец не советский и она сама не советская, и показывает на кухне портрет царя Николашки, – вспоминает Доронина. – Бедная моя наивная мать, которой казалось, что фотография отца ее всем так нравится, ничего не смогла ответить следователю, кроме: “Вы кого хотите спросите в Попкове, все скажут, какой это был человек. Ведь он – церковный староста. Общее это мнение. Плохих не выбирали”. Следователь что-то записал, посмотрел так неприятно и сказал: “Вызовем скоро”».

Анна Ивановна в ту пору вновь была беременна. Спасло ее вмешательство дальнего родственника, занимавшего высокий пост в Москве.

Татьяна стала вторым ребенком Дорониных. Рожденная в голодный 1933 год, малышка была столь слаба, что врачи категорично заявили, что жить она не будет. Но уже потерявшие первенцев супруги с таким вердиктом не смирились и стали «вдвоем выхаживать своего неудачного ребенка, укладывая его на теплую грелку, и с болью в сердце прислушивались к дыханию и плачу. Плач и стон прекратились после того, как меня крестили. Крестили в храме на Сенной площади… Мама любила рассказывать и о крестинах, и о “чуде” после крестин».

Анна Ивановна была глубоко верующим человеком. Она прожила 92 года, и ее предсмертным заветом дочери было кроткое: «Ложись с молитовкой и вставай с молитовкой».

В годы войны Василий Доронин сражался на Ленинградском фронте, а его жена с двумя дочерями была эвакуирована в родную Ярославскую область. После войны отец работал шеф-поваром в санатории, а мать стала домохозяйкой, посвятив себя воспитанию детей. Василий Иванович был человеком начитанным. По выходным он непременно читал своим девочкам книги вслух. Он же привил маленькой Тане любовь к театру. Любовь эта была столь сильна, что, учась в восьмом классе, девочка записалась на прослушивание в Школу-студию МХАТ. Три первых тура проводились в Ленинграде легендарными актерами театра во главе с Павлом Массальским. Успешно пройдя все три тура, Татьяна отправилась в Москву, где столь же блестяще прошла и четвертый, но тут выяснилось, что у абитуриентки еще нет аттестата зрелости, и ей было рекомендовано возвращаться через два года… Доронина вернулась и выдержала экзамены сразу во все профильные вузы, но выбрала все же Школу-студию МХАТ. Здесь на одном курсе с ней учились Евгений Евстигнеев, Михаил Козаков, Виктор Сергачев, Олег Басилашвили…

Дед Олега Басилашвили по отцовской линии, Ношреван Койхосрович Бачило, был околоточным надзирателем полиции Горийского уезда Тифлисской губернии. Однажды он задержал и посадил в «холодную» двух грабителей, один из которых вскоре подпал под тлетворное влияние «политических». Грабителя звали Сосо Джугашвили. Много лет спустя старик Ношреван, видя портреты Сталина, ужасался: «Это же бандит!» Еще больше ужасались родные, слыша эти слова и вынужденные объяснять, что дедушка просто не в своем уме. Он действительно был не в своем уме после издевательств в ЧК. Олег Валериянович вспоминал:

«В революцию дед отдал всю землю добровольно (может, из страха перед возмездием: все-таки был полицейским приставом!) и с четырьмя детьми и женой переселился в Тифлис. Жена рано умерла…

В тридцатые годы о деде вспомнили, нашли, забрали в ЧК и били так, что он до конца жизни многие русские слова стал произносить наоборот: не “мама», а “амам”, не “хлеб”, а “белх”. <…> Карточек у него не было. Жил впроголодь.// Я увидел его на проспекте Руставели – он просил милостыню, – примчался к маме, мама – к булочной, утащила его домой. Дядя мой его к себе забрал, в Авчалы, так он сбежал оттуда обратно в Тбилиси, к нам. <…> Стал мой дедушка нищим стариком без всяких средств к существованию. Бездомный, полусумасшедший человек, униженно доживающий свой век в одной комнате с невесткой, с ее матерью и ее сыном. Внуком своим…»

Сын Бачило, восстановивший традиционную грузинскую фамилию, стал директором Московского политехникума связи и женился на Ирине Сергеевне Ильинской, филологе и преподавателе. Ирина Сергеевна была автором учебника по русскому языку для учителей, книг «Лексика стихотворений Пушкина»,