Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 149
долго, чтобы не раскисли, а потом поднялась, выпрямила спину и объявила свой вердикт:
— Погоревали — и хватит. Идем жить дальше.
Легко сказать! А как жить? Где взять денег на хлеб, на дрова, на керосин? Чем платить за учебу? Голову сломаешь.
На самом деле в жизни все как-то устраивается. Первой нашла работу Рина.
— Хорошая такая работа, сладкая. В кондитерской на Крещатике, — радостно сообщила она дома.
Красавица Рина, русоволосая, с медовыми глазами и бровями вразлет, с тонкой талией, стройная, высокая, неплохо образованная — лучшая частная киевская гимназия дорогого стоит — похоронила все свои девичьи мечты и пошла продавать шоколад, чтобы в доме хлеб был. И никогда ни слова жалобы или обиды.
А спустя еще пару лет и средняя дочь Соня свою судьбу определила. Для начала пошла секретаршей в какую-то контору, стало чуть легче, тем более что Мали приспособилась давать домашние обеды: трое-четверо одиноких старых евреев приходили на ее «изысканный обед». Обычно это был луковый суп, честно скажем, совсем не то, что предлагает французская кухня, просто похлебка из лука и картошки, чуть забеленная молоком и сдобренная черным перцем, да каша на воде с каплей масла. Но и такая малость помогала держаться немощным старикам, а Мали, хоть и не зарабатывала на этом гешефте, зато чувствовала, что не зря коптит небо. Один из ее постоянных клиентов, бездетный вдовец Моше Табачник, со временем совсем обнищал и одряхлел, остался без единого зуба. Он так до конца жизни и приходил в обед к Мали, и она, как бы ни было скудно в доме, находила для него пару ложек манной каши и кусочек масла. А потом он исчез. Как говорится, по естественной причине.
А жизнь по этой самой естественной причине продолжалась, как она продолжается всюду и во все времена. Рина по-прежнему украшает собой кондитерскую. Соня расцвела, заневестилась и вскоре вышла замуж по вполне жаркой и взаимной любви за веселого, доброго, очень интеллигентного молодого человека и вместе с ним уехала по комсомольскому призыву строить социализм. Только жизнь распорядилась так, что довести свое благородное дело до финала ей не удалось. И вовсе не из-за невыполнимости идеи, нет. Хрупкая, фарфоровая Соня раньше срока выбилась из сил, надорвалась, а может, заразилась, и первая же простуда обернулась тяжелой и бурной хворью, тогда это назвали совсем как в дамских романах — скоротечной чахоткой. Умирающую, муж привез ее обратно в Киев. А когда схоронил, совсем растерялся. Каждый день он приходил в дом с бутылкой самогона, заткнутой сухим кукурузным початком, и почерневшая от нового горя Мали ставила на стол хлеб, селедку, картошку «в мундире» и два граненых стакана. Они молча выпивали горькую чарку, и Мали, подперев голову кулаком, сухими глазами смотрела, как текут слезы по щекам зятя, а потом укладывала его спать на диван с высокой деревянной спинкой. Это повторялось изо дня в день какое-то немалое время, но постепенно он стал приходить все реже, а потом и совсем исчез из жизни семьи. Даже имени не осталось.
И маленькая Фирочка, пришло время, выросла, спрятала все в тот же бездонный семейный шкаф свой гимназический аттестат, работать пошла в среднюю школу — гимназии уже совсем отменили. Повязала красную косынку и стала пропадать на комсомольских собраниях. В свободное время с лучшей подружкой Мурой и другом детства Борькой Либензоном они бегали на все поэтические вечера и на все комсомольские маевки. Кончилось дело, как водится, замужеством. Нет, Борька тут совсем ни при чем, все из-за подруги Муры. Она позвала Фирочку съездить на выходные к родственникам в провинцию.
— Мама, можно я поеду? Мура к своей тете зовет. Ты же Муру знаешь, что может случиться?
— Ничего не может. Но приличные девушки в чужой дом с ночевкой не заявляются.
— Мама, ну какой же он чужой? Это родная тетя моей подруги. Ты же знаешь маму Мурки, так это ее родная сестра. А муж ее, Муркин дядя, — он вообще раввин…
— А грейсе нахес, раввин (большое утешение — ид.), — насмешливо пробурчала Мали, но отпустила свою младшенькую в первый раз в жизни с ночевкой из дома.
Через пару дней девушки вернулись домой веселые и довольные, наперебой рассказывали, как удалась поездка, где были, что видели. А вскоре неизвестно откуда, как чертик из табакерки, появился этот высокий синеглазый парень, молчаливый и неулыбчивый, судя по его круглому «эл», родом откуда-то из Польши. Как потом подтвердилось, из самой Варшавы, только давно еще, до революции, в детстве привезенный в Украину. Появился — и Мали сразу поняла: не стоит тратить силы отваживать, этот пришел навсегда. Как ни старался друг детства Борька, все зря, он так и остался другом детства и с годами превратился просто в фотографию в семейном альбоме. А синеглазый Авраам Быстрицкий пришел — и остался.
Никто не собирался создавать семейную традицию, простое совпадение: они поженились, так же как Мали с Ициком, на Новый год. Только хупы (венчание — ид.) уже не было, и никаких фейерверков, даже стакан жених разбить не пытался, ограничились походом в ЗАГС, а потом семейный ужин, скорее просто чаепитие — самовар, горячие бублики с маслом, варенье в фарфоровых розетках.
В маленькой комнате со старинным ковром на стене — зеленые розы на белом поле, — с платяным шкафом в углу и кроватью с железными хромированными шариками зарождается новая семья. Утром Авраам уходит на работу в обувной магазин, целый день за прилавком, а вечером после работы спешит, как на работу, и куда бы вы думали? В театр! Один, без молодой жены. Мали никак не может понять:
— Разве так живут молодожены? Почему ты соглашаешься? Какой может быть театр, когда молодая красавица-жена одна дома? Где такое видано?
А Фирочка всякий раз наново объясняет:
— Послушай, мама, послушай и запомни: это совсем не тот театр, где сцена и канкан с барышнями. Это а-на-то-ми-ческий театр, там анатомию человека изучают. Авраам учится на врача, он туда на учебу ходит, он уже без пяти минут врач, столько всего знает!
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 149
