по-своему создать что-то, что удовлетворит его и вместит в себя его видение жизни. Об этом большинство из них ничего не знает: они никогда не поймут, что меня не интересуют ни сплетни, ни зарабатывание денег. Когда-то давно я пытался объяснить это, но бесполезно, теперь я и не пытаюсь. Но если в Эшвилле и хвастаются, что я «боюсь возвращаться», то, по-моему, это жалкое бахвальство. Я не боюсь ни одного живого человека, ни перед кем не извиняюсь за свою жизнь, но я не пойду сознательно и добровольно туда, где население угрожает мне нападением, если только там нет чего-то, что я должен сделать, чего-то, что можно получить, пойдя туда. Это не тот случай: если я когда-нибудь вернусь домой, я хочу, чтобы ко мне относились со вниманием и уважением, как к любому обычному гражданину, меня не волнуют ни букеты, ни пчелы самосуда.

Это все на сегодняшний день… Помни, я всегда помогу, если ты попросишь, но я полагаюсь на тебя, когда придет время вернуться. Приезжайте ко мне, если будет возможность. А пока всем удачи и наилучших пожеланий.

Джулии Элизабет Вулф

[Открытка]

Оррс Айленд, Мэн

7 августа 1931 года

Дорогая мама: я остановился на этом маленьком острове, который находится в заливе Каско недалеко от Портленда. Это тихое и хорошее место для отдыха. Я пробуду здесь неделю или десять дней. Надеюсь, что у тебя все будет хорошо – Том

Альфред Шеппард Дэшилл (1901–1970) – американский писатель, издательский деятель, в 1923–1930 годах – один из редакторов журнала «Скрибнерс Мэгазин».

Альфреду Дэшиллу

[Открытка с изображением скалы Монумент]

Оррс Айленд, штат Мэн

Почтовый штемпель от 8 августа 1931 года

Дорогой Фриц:

Я обгорел с головы до ног – это ужасно больно. Я питаюсь в пансионе, и толпа туристов такая же, как и всегда – они сидят на крыльце и качаются – они никогда не меняются – надеюсь, у тебя все хорошо – Том Вулф

27 августа 1931 года Перкинс написал Вулфу следующее: «Я думаю, что вам следует приложить все возможные усилия, чтобы полностью закончить вашу рукопись к концу сентября». Я собирался поговорить об этом, когда мы были вместе в последний раз. Надеюсь, вы скоро придете и расскажете мне, что, по вашему мнению, вы можете сделать». Вулф ответил следующее.

Максвеллу Перкинсу

[Веранда Плейс, 40]

[Бруклин]

Суббота, 29 августа 1931 года

Дорогой Макс:

Спасибо за ваше письмо, которое пришло сегодня утром. Я рад, что вы написали мне, потому что у меня есть определенное представление о том, когда вы ожидаете увидеть мою книгу, и я могу сказать о ней некоторые вещи, которые хотел бы сказать. Вы говорите, что считаете, что я должен приложить все возможные усилия, чтобы полностью закончить рукопись к концу сентября. Я знаю, что вы не шутите и что вы имеете в виду сентябрь этого года, а не сентябрь через четыре, пять или пятнадцать лет. Что ж, нет ни малейшего шанса, что у меня будет законченная рукопись чего-либо, напоминающего книгу, в сентябре этого года, и есть ли у меня что-нибудь, что я готов показать кому-либо в следующем сентябре или в любом последующем в течение следующих 150 лет, в настоящее время вызывает у меня самые сильные и мучительные сомнения». [Это письмо стало началом подозрений Томаса Вулфа в том, что ответственность Максвелла Перкинса перед «Скрибнерс» противоречит его преданности Томасу Вулфу, о чем свидетельствует давление Максвелла Перкинса на второй роман. В 1933 году Томас Вулф сдал «Ярмарку в октябре», которая была частично использована в романе «О времени и о реке», опубликованном в марте 1935 года.]

Я понимаю, что прошло почти два года с момента выхода моей первой книги и что вы могли бы вполне обоснованно надеяться, что к этому времени у меня уже что-то готово. Но это не так. Я верю, что вы мой настоящий друг и, не считая возможных деловых интересов, разочарованы, потому что надежда, которую вы возлагали на меня, ослабла или развеялась. Я хочу, чтобы вы знали, что я испытываю глубочайшее сожаление по этому поводу, но, уверяю вас, самое горькое разочарование я испытываю сейчас в самом себе. Я не хочу, чтобы вы меня неправильно поняли или подумали, что, кроме вас и еще нескольких человек, чья дружба много для меня значит, мне есть дело до того, «разочаровал» ли я мир писателей-боровичков, Бойдов, [возможно, Эрнеста Бойда] Конов [возможно, Луиса Генри Кона, нью-йоркского торговца редкими книгами, который хотел выпустить ограниченное издание незавершенных работ Томаса Вулфа под маркой House of Books] или любого другого литературного мусора нюхачей, хлыщей и тщедушных, ядовитых обезьян. Если бы то, что я собираюсь потерять из-за своей несостоятельности, было, как я когда-то считал, чем-то прекрасным и ценным – я имею в виду чувство глубокого и тонкого уважения к таланту человека, способного создать достойную вещь, тогда мое сожаление о потере чего-то столь ценного было бы велико. Но неужели вы думаете, что после того, что я увидел за последние восемнадцать месяцев, я буду отчаянно цепляться за этот вонючий остаток тухлой рыбы или испытывать хоть какое-то чувство почтения или ответственности перед свиньями, которые заставляют вас подписывать книги для их прибыли, даже когда вы преломляете с ними хлеб, которые нагло приказывают вам выпустить книгу и «обязательно сделать ее хорошей, иначе тебе конец», которые дразнят и подначивают, говоря, чтобы я берег себя, поскольку «другие писатели опережают тебя», которые пытаются низвести жизнь до грязной, вульгарной, ухмыляющейся, подневольной, конкурентной жизни маленькой обезьянки, неужели вы думаете, что я теряю здесь что-то настолько замечательное, что не могу смириться с этой потерей? Вы должны знать, что теперь мне на все это наплевать.

Я хочу, чтобы вы знали, единственное, что меня сейчас волнует, это не утратил ли я веру в себя, не потерял ли я силу, которую когда-то чувствовал в себе, осталось ли у меня хоть что-то, а ведь когда-то я не сомневался, что у меня есть сокровищница, что оправдывало бы мое дальнейшее существование. Как вы думаете, имеет ли для меня значение что-нибудь еще? Я был дураком и болваном, обманывал себя, выступая в их грязных клубах и давая интервью, но подобные глупости я совершил уже давно. В остальном же я не пытался ничего делать, только жил тихо сам по себе, без напускной таинственности, и во мне было столько же порядочности, сколько в любом человеке. Я держу голову над этой рекой грязи,