Успокоились. Сеферов вышел из кабинета и возвратился вскоре с женой.

— Вот, дорогая, — сказал он, — Лев Филиппович оказал мне братскую услугу и доверие. Я ему обязан и при тебе даю честное слово, что не обижу его. Сегодня будем гулять, зови наших вечером. Проси Льва Филипповича остаться до завтра, если может, а то есть поезд в 12.40 ночи.

Но я решил уехать ночью.

Мы поехали посмотреть Георгиевск. Бойкий городок, много туземцев. Папахи, черкески, много лавок, ярмарочные ряды, пыль столбом, полное неблагоустройство улиц, но оживленно. Говорили о местной жизни. Сеферов много рассказывал о торговом значении города. Заехали в магазин ковров, большой склад разных ковров:

— Хочу вам сделать на память подарок.

Я решительно отказывался, но Сеферов сильно настаивал:

— Значит, вы мне не доверяете и обижаете меня. От подарка у нас не принято отказываться. Мы теперь кунаки будем на всю жизнь. Я вашу услугу не забуду никогда.

Пришлось сдаться, но выбрать отказался. Поговорил Сеферов с продавцом по-армянски, и мы ушли. Побродили еще по городу и поехали домой. Видно, он успел рассказать жене о моей проделке, потому что она особенно внимательно разглядывала меня и говорила со мной с ласковою предупредительностью. Пошел отдохнуть и заснул до вечера.

Собрались гости — народ малоинтересный. Женщины до ужина удалились в отдельную комнату. Вскоре сели за стол и начался кавказский кутеж с «таматой-распорядителем». Пришли сазандары[308], играли, пели. Пошла лезгинка, и дамы развеселились. В перерыве пили за мое здоровье. В двенадцать ночи распрощался с милой хозяйкой и новыми знакомцами. Сеферов проводил меня на вокзал. Тепло распрощались.

— Буду у вас недели через две, — сказал Сеферов, — не беспокойтесь!

В Ростове меня охватило беспокойство. Что скажу Резанову? Возможны всякие случайности в течение двух недель. А что будет, ежели Сеферов умрет, и еще, и еще — беспокойные мысли лезли в голову… А что, если Сеферов прикинулся простачком-добряком, а потом скажет:

— Уплатил, векселя обратно получил и уничтожил.

И мысли беспокойные лезли ночью в голову: как смею предполагать такую историю? Какое нелепое поведение! Точно пьяный гусар показал удаль. Рассказать кому-либо, посоветоваться стыдно! Но к Резанову надо было пойти и дать отчет по делу. Скрепя сердце пошел.

— Ну что, успешно съездили? Что сделали? Я уж беспокоился, давно ожидаю телеграмку, — сказал Резанов.

— Считаю, — ответил я, — что съездил небезуспешно и ваши сведения о положении дел Сеферова верные. Протестовать векселя и предъявить иск я нашел лишним и не в ваших интересах. Принятые мною меры обеспечивают большее получение удовлетворения, чем получат другие кредиторы Сеферова. Дней через десять получим результаты.

Поговорили по этому поводу. Резанов с уверенностью сказал:

— Имение, видно, он давно заложил и в банке, и по второй закладной, ясно. Разделит и остальное имущество и предложит четвертачок. Давно ожидаю это — полез он в большие запродажи, жирился в прошлом году, а в этом ему совсем горе. Только дурак он, понапрасну имя себе портит. Пришел бы, подобру рассказал, показал бы книги — нам не расчет разорять его, парень он работящий. Спасибо за успех, подождем.

Вышел из конторы как после бани. Получил «спасибо». Пуще всего боялся вопроса «Где векселя?». Судьба помиловала пока.

Потянулись дни и беспокойные ночи. Чем ближе к «двум неделям», тем больше волновался. За все время ни письма, ни телеграммы.

Прошли две недели, и я уже собирался предпринять что-либо. Ехать будто во Владикавказ и дать телеграмму Сеферову о желании повидаться. Лезли и другие проекты. Даже осунулся. Жена забеспокоилась: много работаешь, не нужно, еще захвораешь…

На шестнадцатый день — о счастье! — пришел Варлам Петрович. Поздоровались, поболтали, и я удивлялся моему спокойствию, точно ничего не случилось.

Сеферов озабоченно:

— Деньги вы заставили меня привезти полностью, и я привез. Но откровенно скажу вам, что неохота мне платить Резанову полностью. Не за что, и он должен мне сделать скидку, а вы помогаете мне по дружбе.

— Вы правы по-своему, Варлам Петрович, и я вам уже помог. Из беседы с Резановым я убедился, что он пойдет на сделку. Конечно, я не сказал ему, что ожидаю полную уплату, и вас прошу не говорить Резанову об уничтожении векселей, ибо попаду я в беду, а вы потеряете — он тогда не пойдет на сделку. Идите один в контору, крепко торгуйтесь, можете пожаловаться на меня, ибо я действительно виноват, хотя повторю, что ежели не принял судебных мер, то векселя, естественно, обесценились.

Так и решили. Варламов выложил наличными деньгами 6000 рублей и квитанцию железных дорог на отправление в Ростов на сумму до 5000 рублей:

— Деньги хочу отдать, а квитанцию оставлю себе, ежели сойдусь с Резановым.

— Но ведь вы сказали, что теперь цены на хлеба пали?

— Продали с комбинацией «сделать цену в ноябре». Очень кланяется жена и убедительно просит погостить как-нибудь у нас.

С неописуемой радостью спрятал в кассу ценность и почувствовал прилив бодрости и успокоения. Резанов сошелся на 5500 рублей и чтобы Сеферов удовлетворил «моего поверенного». Так закончилась моя нелепая выходка, которая могла погубить меня, если бы Сефоров оказался нечестным человеком. Добрые отношения с Сеферовым у нас сохранились надолго. Когда я приобрел в Кисловодске владение, Сеферов прислал мне на новоселье лошадь и корову. Лет через десять после описанного случая Сеферов стал хворать. Я его навестил раза два-три, когда бывал в тех местах. Сеферов умер. Его хорошенькая жена вышла замуж за офицера, и я потерял ее из виду.

Случайная кассационная жалоба по делу Литовченко

В девяностых годах в Таганрогском окружном суде был товарищем прокурора Рейнгольд Владимирович Самсон фон Гиммельштиерна, образованный, приятный и веселый человек. С адвокатурой он был в лучших отношениях, и эти отношения он сохранил, когда в 1905 году был назначен председателем первого Ростовского окружного суда[309]. Мы часто общались в те годы. Товарищами прокурора были еще Владимир Яковлевич Ганнот и Николай Михайлович Турунов. Три-четыре адвоката (в их числе я) да два члена суда составляли крепко спаянный кружок. Впоследствии Ганнот был назначен председателем Екатеринодарского суда, но мы остались на «ты» и ездили друг к другу в гости. Никакие «политические приемы» Министерства юстиции, ни даже щегловитовщина[310] не разъединили нас.

Похоронили Самсона[311], Турунова, Прокоповича, Петрова, Орема[312]. Остальные состарились и докатились до беженства. Отвлекся!

Да, так в 1893 году, будучи в Таганроге в суде, я зашел к Самсону узнать, где пообедаем. Поговорили, а он ко мне:

— Имею большую к вам просьбу. На этих днях в Ростове слушалось глупейшее дело об изнасиловании. Молодой парень возвращался с поля на повозке, нагнал односельчанку, женщину лет