Семья Николая Кондратьевича[189] связала родством богатейшие московские семьи. Дочь Николая была за П. Н. Ильиным, звали ее Мария Николаевна. Сестра ее Варвара Николаевна, в замужестве Грачева, – страшные богачи. Были еще сестра Ольга Николаевна (за Котовым), Аграфена Николаевна (за Д. С. Лепешкиным) и брат Николай Николаевич[190]. Грачевых было много, приятель же Карпа Кондратьевича был Димитрий Семенович. Брат его Митрофан Семенович, женатый на В. Н. Шапошниковой, поддерживал родственные отношения – это был самый крупный и часто самый жестокий дисконтер.

У Карпа Кондратьевича был брат-близнец Павел Кондратьевич[191]; хотя он и был женат, но, кажется, детей у них не было. Карп Кондратьевич и он были так похожи друг на друга, что жены их не различали, чем братья для шутки пользовались и их мистифицировали. Еще был брат Андрей Кондратьевич, по слухам человек очень странный, умерший чуть ли не сумасшедшим. Сестер было две – Вера и Надежда Кондратьевны, о них я уж упоминал часто.

В такое-то общество попала скромная и тихая Анна Алоизовна, и думается мне, что не пришлась она по вкусу московским тузихам. И ее, как никак, иностранное происхождение, клавшее на нее немосковский отпечаток, и отсутствие личных средств, и слабое здоровье – все вместе сделало то, что наши Шапошниковы как бы отодвинулись от этой громадной родни, жили своим домом, принявшим, благодаря влиянию Франциски Ивановны, какой-то немецкий отпечаток. Родственные же отношения поддерживались посредством визитов на Рождество и Пасху.

Визиты играли в то время очень большую роль. По существу, Москва жила очень закрыто. Сделаться постороннему человеку вхожим в дома было трудно. Визиты же поддерживали отношения. Даже мы, молоденькие мальчишки, старались добыть себе у каретника приличный выезд, чтобы гонять первые дни праздников по родным и таким домам, куда не попадали целый год. Попадая куда-нибудь с визитом, люди натыкались на других визитеров, знакомились, часто во время визитов затрагивались и деловые вопросы, из-за которых при будничной жизни другой раз и не поехал бы. Первые дни праздников улицы совершенно преображались. Исчезали обозы, и по всем направлениям рыскали визитеры на таких выездах, каких в обычное время и увидеть нельзя было.

Искони Москва славилась своими конюшнями, и на праздниках показывались любители на своих лучших рысаках, в серебряных сбруях, с пузатыми кучерами в бобрах. А то были выезды с сетками: покрывались лошади легкими цветными сетями, красиво расстилавшимися во время быстрого бега коней. Настоящие же любители к этим украшениям не прибегали. Они хвастались породистыми драгоценными парами. К породе этих любителей принадлежал Василий Димитриевич Марков, наш родственник-каретник. Кроме чудесных коней, он удивлял Москву экипажами самых последних парижских фасонов, что служило ему рекламой. Богач Митрофан Грачев брал ценностью своих выездов.

А Николай Константинович Шапошников[192], не имевший очень больших средств, брал необыкновенной любовью и знанием дела. И никто лучше его не выезжал. Когда ехал Николай на своей знаменитой паре белых громадных рысаков и со своим крохотным и знаменитым кучером Семеном, то вся Москва знала, что едет Николай Шапошников. Кучер Семен был самый близкий и дорогой друг Николая, так как Семен был такой же сумасшедший любитель конской охоты, как и его хозяин. Благодаря этому никто из любителей не мог достигнуть такой цельности во всем выезде. И лошади, и экипажи, и сбруя – все было выхолено, вычищено и содержалось в совершенстве. На покупку экипажей, конечно, Николаю приходилось тратиться.

Он рассказывал, как ему удалось собрать свою знаменитую пару. «Сижу я один раз в купеческом клубе, приходит лакей и докладывает, что Семен меня спрашивает. Было уж поздно. Думаю, что такое? Выхожу и вижу – на Семене лица нет, а я перед тем только что купил правого. Я к нему: что такое? А сам взволновался. Семен и передает, что где-то в Саратовской губернии, пронюхал он, есть пара к моему белому. Начинает описывать – точь-в-точь мой, и левый! Света я невзвидел. Тут же накинул шубу, на извозчика, в чем был, и с Семеном марш на железную дорогу. Дождались поезда и укатили. Никто в Москве не знал, куда мы пропали. Приезжаем, все правда. Лошадь купили, уж Семен потом привел ее в Москву». И действительно, даже жена его не знала дня три, куда он запропастился, даже телеграмму не прислал, боялся, что кто-нибудь из конкурентов узнает и лошадь отобьют.

Анна Алоизовна совершенно ушла в семью. Сама слабая, нездоровая, с нездоровыми детьми, она изолировалась от всего света. Даже не понимаю, как случилось, что мы в короткое время так сошлись с ними. Может быть, потому, что и у них, и у нас товарищей до сих пор не было, да и деловые отношения завелись. Сперва реже ходили к ним обедать, потом чаще и наконец почти поселились у них, бывая каждый день.

Карп Кондратьевич Шапошников хотя и не занимался коммерческими делами, но в душе и по воспитанию был коммерсант и желал, чтобы и сыновья его шли той же дорогой, тем больше, что здоровье не позволило Василию Карповичу получить какое-нибудь определенное образование. Языкам Василий Карпович научился в домашней обстановке, а другие науки проходил урывками и учился чему-нибудь и как-нибудь, когда позволяло здоровье. Ростом был он выше среднего, сух, сложения не сильного, но голова была красива. На одном портрете, где он изображен с бачками на два пальца ниже уха, как тогда было в моде, Василий Карпович выглядит красавцем, тем больше, что он унаследовал от матери темный цвет волос и красивые глаза.

Одарив этого человека красивой наружностью, богатым отцом, Бог даже через болезнь дал ему привилегированное положение в семье. Весь дом только и смотрел, какой вид у Васи. Кроме этих наружных особенностей, Василий Карпович был одарен большим остроумием, музыкальностью, не получившей научного развития, однако давшей ему возможность учиться пению. Привилегированное положение в семье развило в нем большой апломб, поддерживаемый способностью к сильному и тягучему натиску. Ум у него был узок, но все эти особенные качества делали ему репутацию очень умного человека.

Я еще мог бы сомневаться, а, пожалуй, даже и в голову бы не пришло, что Анна Алоизовна (Шехтель) имела в крови своей долю еврейской крови, если б она не обнаружилась в особенных качествах ее старшего сына. В Василии Карповиче сидела исключительная любовь к наживе при условии всяких остроумных комбинаций, но никогда они не выливались в крупном масштабе. Размаха крупного дельца в нем не было. Деньги же он ценил за возможность слыть богачом. Лошадей