хлестали, загоняя рябца обратно под стол, по чему попадя крученными жгутами. А если какой смельчак возмущался и давал сдачи – тут же его избивали так, что бедолагу стаскивали в лазарет, где, разумеется, он должен был сказать, мол, просто упал с лестницы и сам расшибся». Федор Михайлович не сообщал в письмах к отцу о том, что происходило в учебном заведении. Ему часто становилось одиноко. Однако ни настроение, ни атмосфера не могли отбить его тягу к литературе, и он в любой свободный момент возвращался к ней. Юный Достоевский не участвовал в обычных развлечениях молодежи: он не ходил на танцы, не был замечен в играх, не пел в хоре певчих. За религиозность и скромное поведение товарищи прозвали его монахом Фотием. Несмотря на его отличие от других, сокурсники вскорости полюбили его и часто обращались за советом.
Кстати, в год поступления братья Достоевские познакомились с И.Н. Шидловским[30], который произвел на молодого Федора Михайловича неизгладимое впечатление и, несмотря на их нечастое общение, стал для будущего писателя очень важным человеком. «Прошлую зиму, – признавался Федор Михайлович брату, – я был в каком-то восторженном состоянии. Знакомство с Шидловским подарило меня столькими часами лучшей жизни…» Между ними завязалась крепкая дружба, которая продлилась три года. Новый друг Достоевского был образован, увлекался творчеством, философией, поэзией. Иван Шидловский тогда служил в Министерстве финансов. Спустя время Шидловский, сложно переносящий климат Петербурга, уехал на родину в Харьковскую губернию, где написал драму «Мария Симонова» и научное исследование по истории русской церкви, какое-то время пребывал послушником в монастыре, после чего до конца жизни не снимал одежду инока, и в результате осел в деревне, где проповедовал крестьянам. «Поучать слову Божию меньших наших братьев есть мое истинное призвание», – говорил он. Свои литературные труды он не стремился печатать, а уйдя от мирской суеты, рукописи сжег. Вот такой интересной личностью являлся Иван Шидловский, оказавший колоссальное влияние на Ф.М. Достоевского. Несмотря на то, что Шидловский уехал из Петербурга, друзья юности долгое время переписывались. Анна Григорьевна говорила, что Достоевский с особой симпатией относился к Вс. С. Соловьеву потому, что он напоминал Федору Михайловичу Шидловского. А сам Вс. С. Соловьев рассказывал, что, когда готовил статью о Ф.М. Достоевском и просил у него различные сведения для нее, писатель попросил: «Непременно упомяните в вашей статье о Шидловском, нужды нет, что его никто не знает и что он не оставил после себя литературного имени. Ради Бога, голубчик, упомяните – это был большой для меня человек, и стоит он того, чтоб его имя не пропало…» Достоевский считал, что в Шидловском имелась масса противоречий, он был умен и талантлив, но это не нашло большого применения на литературном поприще. Некоторые черты его образа проявляются в Василии Ордынове в повести «Хозяйка», в черновиках, относящихся к роману «Идиот», главный персонаж выступает под фамилией Шидловский, и многие литературоведы находят сходство с Шидловским у Ивана Карамазова – одного из самых близких Достоевскому героев.
Мы несколько отступили от направления нашего рассказа, а теперь снова возвращаемся к Главному инженерному училищу. Итак, Достоевскому не нравилась выбранная для него отцом специальность. «Во всем училище не было воспитанника, который бы так мало подходил к военной выправке, как Ф.М. Достоевский»[31]. В училище царили муштра и придирки. «…над головой каждого висел дамоклов меч строгости, взыскательности самой придирчивой… За самый невинный поступок – расстегнутый воротник или пуговицу – отправляли в карцер или ставили у дверей на часы с ранцем на спине»[32]. Более того, существовали правила, как «кондукторам» (учащимся) и офицерам надо раскланиваться на улицах со встречными, в какой одежде где появляться, запрещалось учащимся носить калоши и очки, ибо «слабые здоровьем не могут находиться в числе учащихся». Жесткие условия, нелюбимое занятие – все это тяготило Достоевского. В учебе Ф.М. Достоевский имел средний балл. Более высокие отметки не удавались по причине того, что в каких-то предметах будущий писатель отставал. «Я плохо рисую, как Вам известно… и это мне много повредило… на рисование смотрят более математики», – писал он отцу. График занятий был крайне насыщенным: днем читались лекции, а вечером давали уроки фехтования, танцев, пения, ставили в караулы, проводили практические занятия. В какой-то момент, не сдавшему экзамены по алгебре и фортификации[33], Достоевскому пришлось остаться на второй год. 30 октября 1838 года он отмечал в письме домой: «Еще лишний год дрянной ничтожной кондукторской службы!» Самое интересное, что при такой большой загруженности Ф.М. Достоевский успевал читать книги – «весь Гофман русский и немецкий», «вызубрил Шиллера», «почти весь Бальзак», Гёте, Ж. Санд, Гюго, Шатобриан и другие. Удивительная тяга к чтению, уже тогда говорившая о его призвании. Но пока Достоевский все так же учился в Главном инженерном училище.
И вот 5 августа 1841 года Достоевского высочайшим повелением императорского величества произвели из кондукторов в полевые инженеры-прапорщики, а это означало, что Федор Михайлович, несмотря на все трудности, стал одним из лучших учеников. Только их назначали в инженеры-прапорщики, остальным была уготована участь гарнизонных инженеров. Но самое главное, кончилась жизнь в стенах учебного заведения. Офицеры имели право жить на частных квартирах. Через год Достоевского перевели в высший офицерский класс, и еще год остался до конца обучения.
После окончания Инженерного училища в 1843 году Федора Михайловича направили служить в Санкт-Петербургской инженерной команде, прикомандировав его к чертежной Инженерного департамента. Служба в чертежном управлении не доставляла ему никакой радости. Его звала литература. Мысли об отставке постоянно крутились в его голове, но уйти со службы, когда в литературной среде ты еще неизвестен, очень сложный шаг. Однако Достоевский на него решился, и в 1844 году вышел в отставку, чтобы посвятить себя любимому занятию. То был непростой период. Он сидел без копейки денег, количество его долгов росло. В нем не было практичности и расчетливости, он был доверчив, зато приобрел ту необходимую свободу творчества, возможность увидеть мир во всей его красе «со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами его, приютами нищих или раззолоченными палатами»[34]. Кроме того, он, уйдя из чертежного департамента, отказался от прав на наследство за небольшую, но сразу выплаченную сумму. Очень быстро ее потратил и остался снова наедине со своими нуждами, страхами, попытками что-либо написать. Его товарищи удивлялись: «Время шло, и Федор Михайлович до 23-летнего возраста не заявил о себе еще ни одним печатным сочинением. Друзья его, как то Григорович в 1844 году поставил уже на сцену две
