К моему удивлению, сегодня ко мне пришёл знаменитый тунисский шейх Абд-эль-Мутовиль, который раньше смотрел на меня свысока. Он был очень вежлив и любезен и без конца задавал вопросы о паровых двигателях, телеграфах и химии; особенно о том, действительно ли европейцы до сих пор считают, что могут добывать золото. Я сказал, что никто не верил в это на протяжении почти двухсот лет, а он ответил, что арабы тоже знали, что это «ложь», и удивился, услышав, что европейцы, которые были такими умными, в это верили. Он только что пересёк Нил, чтобы посмотреть на гробницы фараонов, и, конечно, «воспользовался случаем» и произнёс несколько обычных красивых фраз о тщете всего сущего. Он сказал мне, что я был единственным французом, с которым он когда-либо разговаривал. Я заметил, что он не сказал ни слова о религии и не использовал обычные благочестивые фразы. Кстати, шейх Юсуф как-то вечером наполнил мою чернильницу и, наливая чернила, произнёс: «Бисмиллах ар-Рахман ар-Рахим» (Во имя Бога, милосердного, сострадающего). Я сказал: «Мне нравится этот обычай, он напоминает нам, что чернила могут быть жестоким ядом или хорошим лекарством».

Мне лучше, и я почти не кашляю. Местные жители считают, что это благодаря заступничеству Абу-ль-Хаджаджа, который особенно меня оберегает. Я был обязан завернуться в зелёное шёлковое покрывало с его могилы, когда его сняли, чтобы пронести в процессии, отчасти ради моего здоровья и общего благополучия, а также в качестве своего рода усыновления в семью. Я слабо сопротивлялся из-за того, что был назореем, но мне сказали: «Не бойся, разве Бог не знает тебя и шейха? Из-за этого с тобой не случится ничего плохого, только хорошее». И я скорее думаю, что всеобщая доброжелательность и доброта полезны.

7 февраля 1865 года: мисс Остин

Посвящается мисс Остин.

Луксор,4

Февраля 7 февраля 1865 года.

Мой Дорогой Чарли,

Я чувствую себя довольно хорошо, но очень скучаю по дому — или, скорее, по детям. С каждым днём я всё больше и больше осознаю, что теряю своих детей. Здесь у нас прекрасная погода, и она была такой всё время; этой зимой здесь совсем не было холодно.

Месье Прево-Парадоль здесь на несколько дней — очень приятный человек, и немного хорошей европейской беседы — очень приятная интерлюдия после арабской прозы, или, скорее, инфантильности со стороны женщин. Я искал ракушки, и мне принесли несколько с Катаракт, но об улитках я ничего не могу сказать, я их никогда не видел, и я не могу обнаружить, что в нильской грязи есть ракушки. На первом Катаракт они прилипают к камням. Местные жители очень глупы в отношении природных объектов, которые им не нужны. Как и в случае с французами, все мелкие птицы — воробьи, а диких цветов нет, и во всём Египте всего около пяти видов деревьев.

Это печальный год — весь скот умер, Нил сейчас такой же низкий, как и в июле прошлого года, и песня людей, поливающих шадуф, звучит печально правдиво, когда они поют Ана га-ан и т. д. «Я голоден, я хочу кусок хлеба», — поёт один, а другой подхватывает: Мескин, мескин «Бедняга, бедняга», — или они поют песню о Сейидне Иёбе «нашем господине Иове» и его терпении. К сожалению, сейчас это уместно и звучит со всех сторон, поскольку шадуфы сильно размножились из-за нехватки волов для вращения сакиа (водяных колёс). Всё ужасно дорого, и многие болеют от слабости, вызванной плохим питанием; а ещё я слышал, что пятьдесят тысяч человек отправят работать на канал от Гизе до Сиута через Фаюм. Единственное утешение — значительное повышение заработной платы, которое, однако, сильно ударит по богатым. Моряки, которые пять лет назад получали от сорока до пятидесяти пиастров, теперь получают от трёхсот до пятисот пиастров в месяц. Так что я боюсь, что мне придётся отказаться от своего проекта дахабие. Если новый французский генеральный консул «не знает Жозефа» и выгонит меня, я буду жить в новом доме, который сейчас строит Шейх Юсуф и в котором он отдаст мне террасу и построит на ней три комнаты для меня. Я бы хотел, чтобы мне стало лучше или хуже и я мог вернуться домой. Мне действительно становится лучше, но очень медленно, я часто кашляю и очень похудел, но не так слаб, как раньше, и не так задыхаюсь.

7 февраля 1867 года: сэр Александр Дафф Гордон

Сэру Александру Даффу Гордону.

Луксор,

Февраля 7 февраля 1867 года.

Дорогой Алик,

Я наслаждаюсь «приятной беседой» с господином Прево-Парадолем так же искренне, как любой негр. Он восхитительный человек. Сегодня вечером он придёт со своим армянским товарищем Аракел-беем, и я приглашу нескольких арабов, чтобы показать ему город. Вчера я отправил гранки на пассажирском пароходе. Надеюсь, они дойдут в целости. С письмами так много хлопот, так много их теряется. Я ужасно разочарован в своих письмах, я на самом деле не считаю их хорошими — вы знаете, я не критикую свои собственные работы. Я очень рад, что людям нравятся мои письма из Кейптауна, о которых я забываю, — но, честно говоря, я не считаю Египет хорошим. Вы знаете, я не «притворяюсь», если считаю, что сделал что-то хорошо, и в целом я доволен своими переводами, но я чувствую, что все они плохие и, как говорит Морис, «сухие», когда я знаю, насколько эта страна на самом деле любопытна, интересна и поэтична.

Я навестил Фадиля-пашу на его корабле, и это было похоже на Средневековье. Чтобы развлечь меня, он позвал ужасного маленького чернокожего мальчика лет четырёх, который показывал трюки, как танцующая собака, а в конце исполнил мусульманскую молитву. Маленький зверёк был одет в стамбульское платье из алой ткани.

Все арабские врачи теперь приходят ко мне, когда плывут вверх и вниз по реке, чтобы помочь, если я захочу. Некоторые из них очень приятные люди. Мурад Эффенди говорит по-немецки как настоящий немец. Старый Шейх-эль-Белед из Эрмента, который навещает меня всякий раз, когда приезжает сюда, и у которого самый приятный голос, который я когда-либо слышал, жаловался на климат Каира. «Там совсем нет солнца, там не светлее и не теплее, чем на Луне». Как вы думаете, каким, должно быть, стало