недель, я думаю, а потом вернусь домой. Никому ничего не говорите о моем возвращении! Я хочу быть в своей собственной ужасной, запутанной, искаженной несчастной стране – это место для меня. Я в диком восторге от того, как прошло время, я не могу его больше терять. Если я вернусь домой к 1 марта, я хочу снова начать работать на полную катушку до 10 или 13 марта, я не могу терять больше времени. Это даст мне несколько месяцев до осени, и я буду работать как проклятый. Я чертовски много прошу, но я не хочу терять время, если вы можете помочь, не могли бы вы найти кого-нибудь, кто найдет мне две комнаты, ванну и газовую плиту в тихом месте, они должны быть дешевле сейчас из-за трудных времен. Я не знаю, хорош ли Нью-Йорк или нет, возможно, мне стоит уехать из него, но я не могу сейчас колесить по стране, искать жильё. Вы как-то упоминали о деревне рядом с вами – я бы хотел жить там или найти место в Нью-Йорке, где я мог бы смотреть на реку (я имею в виду Ист-Ривер – я думал о Бруклине). Вы как-то упоминали пансионаты рядом с вами, не думаю, что пансионаты подойдут: я не сплю ночами и не думаю, что смогу измениться. Это должно быть место, где у меня будет своя квартира и я смогу делать все, что захочу, не обязательно современное, но тихое и свободное местечко. Я заметил, что сейчас в стране за пределами Нью-Йорка строят дома с квартирами , хорошая американская идея. Я многого прошу, особенно если учесть, что вы спешите, но я готов на все, что вы сделаете: внизу у мисс Девой есть хороший компетентный дружелюбный парень , его зовут Кисенбургер (или что-то в этом роде), не думаете ли вы, что он мог бы что-нибудь для меня сделать. Я бы хотел платить 60 или 70 долларов в месяц, можно ли найти жилье за такую цену? У меня где-то есть немного мебели: кровать, стулья, стол и так далее, но я забыл, где их хранил: человек в Нью-Йорке знает адрес.
Когда я вернусь, я хочу увидеться с вами и снова сходить в это питейное заведение, но я больше ни с кем не собираюсь встречаться, иначе мне конец: никаких вечеринок, никаких выходов в свет, никаких литературных посиделок, ничего, кроме безвестности и работы. Это единственная цель для меня, я никогда больше не стану проклятой литературно-тусовочной обезьяной, я бедный глупый простой парень, но я не подведу вас! Я не имею в виду, что напишу хорошую книгу, но она должна быть хорошей, если во мне осталось хоть что-то хорошее, я знаю, что книга правильная. Когда я на днях вернулся из Парижа, я сел и работал 12 часов, написал 4300 слов, больше всего, что я когда-либо делал: это чертовски глупо, и с тех пор я расплачиваюсь за это.
В том, что я сказал о Мадлен Бойд и Френсисе Скотте Фицджеральде, я ничего не имел против Скотта: он разок-другой вывел меня из себя, и он это знает, но все, что вы о нем сказали, правда: он очень щедрый и в душе очень добрый и чувствительный человек, а также талантливый.
Если вы сейчас не так торопитесь, как раньше, не могли бы вы заняться поиском квартиры для меня? Я хочу вернуться третьим классом на быстроходном судне «Бремен» или «Европа», и жить в ней. Есть много замечательных мест, вещей, книг, людей, о которых нужно узнать, но я должен заняться этим сейчас. Я худею, и, слава Богу, у меня уже нет живота, но я буду еще худее, пока не закончу книгу. В Париже я встретился с человеком по фамилии Горман [Герберт Горман (1873–1954), критик и биограф Джеймса Джойса], вы должны его знать. Он был с женой, она порочная и глупая: они позвонили мне в Лондон и попросили приехать к ним в Париж, пророческая душа подозревала одно из трех: оказалось, что все сразу: с одной стороны, мужчина говорит: «Я полагаю, вы знаете такого-то и такого-то, кузена моей невестки в Нью-Йорке» и далее «Я полагаю, вы знаете такого-то и такого-то, моего кузена в Лондоне», а потом знакомые сникли и захихикали, когда я признался, что знаю его; а спереди эта троллиха Горман говорит: «Когда будет закончена ваша книга? Сколько слов вы написали? О чем она?» Мне захотелось вырвать, что я и сделал позже, убравшись как можно быстрее. Она знает вашу подругу миссис Колум, и я хотел бы увидеть и поговорить с миссис Колум, но наедине, не с этой гарпией. Вы можете подумать, что я озлоблен и подозрителен, что ж, так оно и есть, так и должно быть, эти люди – бездарны и бесплодны, они хотят причинить мне боль и передать бесплодие, в них нет ни унции приличного дружелюбия, они лжецы, дураки и мошенники. Я говорю сейчас: будь они прокляты к чертям собачьим! И за границей, и в Нью-Йорке, что означает весь бизнес сплетен. Мистер Перкинс, со мной все будет в порядке, потому что я в отчаянии и буду работать, и если я не умру от чая, сигарет и газового огня (я пью очень мало алкоголя), то излечусь от других неприятностей, но я хочу сказать этим людям сейчас и навсегда: ваше бесплодие – это уныние, ваше отчаяние – это тоска, в мире есть радость, и я знаю, что это такое, и я буду бороться, чтобы сохранить ее и верить в нее. Я скрежещу зубами, когда думаю о том, как нас обманывали и запугивали эти люди, нас втайне наполняли ужасом и усталостью от расточительства, но мы терпели это, потому что думали, что эти возвышенные люди горьки и мудры и могут предложить какую-то правду и красоту. Что ж, они ни черта не могут, и они лгут: я знаю, что чувствует молодой человек в своей первой поездке, когда он лежит на своей темной койке в пульмане и слышит, как прекрасная женщина внизу шевелит своими прелестными ножками под простынями, и, ей-богу, он прав, а остальные – унылые мошенники, и я знаю это до последней отдаленной и невыразимой детали. Америка – это радость, это богатство и изобилие, и Менкен, и все эти люди были правы, но стремились не к тому. Америка – это не «пуританство», а все, что отрицает жизнь и радость, будь то методистские епископы или Комстоки [Энтони
