И нужно бросать профессию и подбирать подругу

На свалке личинку откладывать, окукливаться в метель.

Под самым высоким в городе домом скорби, и вновь по кругу

Летучие мыши носятся, похожие на детей.

(Аборигены ветра)

Ну а лучше вырезать из бумаги дом,

Взять и фотокарточку в нём приклеить ту,

Где смеётся мамочка, сделав ей притом

Красной ручкой трусики, лифчик и фату.

(День рожденья мамы)

Однажды литератор и астролог Анна Кирьянова сказала, что Андрей мог бы написать один текст и остаться:

Чубука у Тургеневых не сосите, не верьте:

Никому не обещано ничего на Земли,

Кроме воли, но каждому сердобольные черти

Счастья страшную трещину по губам провели.

(Декабрист)

К нашему счастью, Андрей написал не одну книгу. Издали «Веко», издадут и дальнейшее.

3. Радио над местечком Неполные Радости / Юлия Кокошко. М.;

Екатеринбург: Кабинетный учёный, 2019. 114 с.

Если бы чешский кинорежиссёр и художник Ян Шванкмайер решил экранизировать непереводимые «Поминки по Финнегану» великого ирландца Джеймса Джойса, то результат был бы равен доскональной визуализации взятого наугад стихотворения Юлии Кокошко. Да хоть бы даже:

Я вижу: чёрная рука в голубой наколке «Участь»

летит по ночному городу, ища, кого хлопнуть по плечу…

(Послания, свёрнутые в мяч)

По количеству и кропотливости деталей – это киносценарии. По звуку и авторскому отчаянию – поэзия. По сюжетам – хроники городской жизни:

Так массовик осквернитель

нащупывает в своей или чьей-нибудь голове

малютку шпаргалку —

что назначить к поруганью,

кому шлифовать планиду,

столкнуть на рельсы или в кювет,

не то ослепить деньгами,

в чью кастрюлю зазвать поганки…

(Эко место пусто! Вотще)

Суммарно – горький мёд, который невозможно зачерпывать полной ложкой, но можно тянуть потихоньку, катать по нёбу, вытягивать каждое происшествие со всех ракурсов, погружаться в бесконечные переливы эмоциональных фиксаций:

Светофор – разбодяженный на троих бинокль —

или облако обращалось в дракона и выдувало зной

на перебираемую запятыми шлангов заправку…

И дальнейшее путешествие – пешедралом,

уже вприкуску

с пролетающим ковром и шкурой,

с напялившей бусы колёс колымагой…

(Лучшее, что нашлось в старье)

Оттенки переживаний настолько тонки, что сравнение собственной сумочки с ридикюлем Незнакомки в кафе вырастает до эпического полотна, достойного щита Ахилла, Библия переходит в Пополь-Вух и обратно, лепестки и фантики замещают лицо собеседника:

Нет, это пионерство – не монахи,

но – парусники! Каждая строка

для собственного ветра, всякий случай —

оттенки, складки, выпас завитка,

и даже перекосы парика —

для свежих поцелуев.

И рядом с ними всё напропалую —

лишь пара комбинаций.

Аллилуйя!

(Объявленная мания пионства)

Все эти фантазии – не прихоть, а внимательно выработанный язык. Ничего случайного, каждая реплика отточена, аллегории получили свои роли и ложатся на сцену листа, чтобы начать спектакль:

Бездомный сна вошёл в абрис ангела – и раковина

сия стала дом его. И поскольку речь его прояснилась,

я подарила севшему на край зыбей новые вопросы.

(Не спрашиваю, кто спрашивает: я, мы, они)

Однажды поклонник Нобелевского лауреата Дерека Уолкотта прилетел к нему на остров Сент-Люсию и решил отыскать на берегу океана рыбацкую деревушку, описанную в пьесе «Море в Дофине». Оказалось, что уже 40 лет там никто не живёт, но жители соседних посёлков ведут свою родословную от того или иного персонажа пьесы. И порой мне видится, что как по роману «Улисс» Джеймса Джойса водят сейчас экскурсии дублинским маршрутом Леопольда Блума, так и гид-интеллектуал Екатеринбурга будет улыбаться, прилюдно вспоминая, как его троюродная тётка, оказалась упомянута на 105-й странице невероятной Кокошко:

…В те дни не было Рима,

и каждый называл Вечным городом то,

что казалось ему справедливым».

(В трёх шагах от вечного)

Примечание:

Сергей Ивкин – поэт, художник, редактор. Лауреат премии MyPrize-2018.Дипломант Первого Санкт-Петербургского поэтического конкурса им. И. А. Бродского в номинации «Большое стихотворение» и «Илья-премии». Живёт в Екатеринбурге. 248

Ефим Гофман

Моментальные снимки

(«Плавучий мост», № 2-2019)

1

«На фига на нём белые брюки»… Именно таким неожиданным вопросом открывается одно из самых ярких стихотворений подборки Владимира Салимона, помещённой в «Плавучем мосте». И полупростодушная, полуёрническая интонация, с которой этот вопрос задаётся, ощущается здесь занозой, которую не сгладить никакими изящными метафорами – вроде всплывающей совсем скоро, в той же самой начальной строфе: упомянутая пара брюк уподобляется здесь парусу рыбачьей фелюги, «бороздящей залив поутру». Шероховатость стыка подобной изобразительной утончённости с изначальной эмоцией комического недоумения – ход в данной ситуации отнюдь не случайный. Совсем напротив, он-то как раз и является тем нервом, на котором держатся рассматриваемые стихи.

Заметим, однако, что подобная, достаточно неординарная, тональность имеет в русской поэзии свою традицию – и при внимательном чтении вполне можно ощутить в стихах Салимона не лобовые, не лежащие на поверхности ассоциации со стилистикой раннего Заболоцкого. С интонацией таких, достаточно известных его стихов обэриутского периода: «Хочу у моря я спросить, / Для чего оно кипит?». И никакая искренняя, задорно-энтузиастическая риторика («Лучше б тут стояли хаты / И полезные растенья <…> Лучше бы руду копать / Там, где моря видим гладь» etc.) не отменяет в данном случае мучительного чувства растерянности, сквозящего в признании: «Это множество воды / Очень дух смущает мой». Точно так же, как и в другом программном стихотворении Заболоцкого этого же времени, «Меркнут знаки Зодиака», демонстративное стремление уверить себя и читателя в том, что ужасающие ночные видения «только вымысел и бред», что все мы, «полузвери, полубоги», пребываем в преддверии радостной «новой жизни молодой», не может отменить ощущения жути, оторопи от понимания, что «в общем танце» бытия смешались очень уж разнородные явления, в числе которых, наряду с вполне приемлемыми особями, есть и в е д ь м ы, б л о х и, м е р т в е ц ы. И волевым стремлением справиться с неумолимостью подобного