Тут появился осветитель с огромным штативом наперевес, железнодорожник сдался и, узнав в нас артистов, повинился. Рассказов, какая была драка, хватило на неделю! Илюша обеспечивал мне полную презумпцию невиновности перед остальными людьми. Ни разу не слышал, чтобы он сказал про меня худое и другим никогда этого не позволил бы. Периодически находились коллеги, желающие накрутить его. Они давили на больное, рассказывая ему, какой он великий, гениальный, потрясающий, и заканчивали примерно так: «Илюш, тебе не надоело быть полузащитником, пасы подавать, чтобы другой забивал голы? Тебе оно надо – подносить снаряды, чтобы кто-то палил из пушки?»

Илюха проходил такие испытания достойно. Но я, зная его как облупленного, замечал тень печали на челе. Вот он вернулся из Москвы. Мне достаточно было взгляда, чтобы понять: Лёлик пообщался с «доброжелателями». «Илюша, что у нас не так?» – выворачивал его наизнанку я, изувер и иезуит. А почему так делал? В кадр должны входить влюбленные друг в друга люди. Группа, понимая, что съемки задержатся часа на два, растворялась, оставляя нас одних. Я садился напротив него и начинал: «Ну расскажи, Илюша, с кем пообщался в столичном ресторане, кто тебе говнеца подлил в стаканчик?»

Съемки действительно откладывались, но потом продолжались в ином качестве, потому что в итоге мы целовались и шли играть.

Конечно, я все знал про него, а он – про меня. С кем еще делиться? Илюша – свидетель моего развода и моего романа. Он, как умел, меня прикрывал, хотя генетически не мог врать. Только молчать, отвернуться и ничего не говорить, чем моментально подставлял. Но ради меня ему пришлось преодолеть врожденную честность: «Почему я вернулся один? Попали на разные рейсы. В экономклассе не было мест, в бизнесе – только по отдельности, я полетел сразу в Петербург, а этот дурак через Москву, где нелетная погода».

Что он нес, я знаю в пересказе, но Илюша вытаскивал меня из серьезных ситуаций, при этом оставаясь в приличных отношениях с моими бывшими женами. «Если ты разлюбил, – говорил он, – это не значит, что я должен перестать здороваться».

В отличие от меня Олейников женился раз и навсегда. Он был абсолютно чокнутый семьянин. Стоило Илье позвонить Денису или Ире, а тем не взять трубку – все, съемки прекращались. Лёлик бросал работу и названивал им каждые пять минут, пока не добивался цели.

– Ира, где ты?

– В церкви.

– Очень прошу навсегда запомнить, что, кроме Бога, у тебя есть еще я.

Если бы она не ответила, пришлось бы заканчивать съемки, отменять концерт. Он терял способность работать, становился зацикленным человеком с потерянным взглядом. «Я звонил уже три раза, там никого нет…»

У него была традиционная еврейская черта – ожидание худшего. Но зато как потом приятно было расслабиться, зная, что ничего плохого не произошло.

Олейниковы долго ютились в той самой крохотной двушке на бывшей окраине. Денис уже пел, дуэт «Чай вдвоем» выиграл «Ялту», а они продолжали жить все там же. Когда решили все-таки продать квартиру, новую купили в пяти минутах ходьбы от меня, в Яковлевском переулке. К их дому вела жуткая, как после бомбежки, дорога. Как-то Илюша, встретив на концерте губернатора Петербурга Владимира Яковлева, не преминул сказать: «Мне стыдно жить в Яковлевском переулке. Он носит имя действующего руководителя города, а к дому не подъехать».

За неделю улицу реконструировали. Почти полгода, пока в их новой, но снова маленькой квартире делали ремонт, Олейниковы жили у меня. Мы очень разные в быту, в пристрастиях, в темпераментах, хотя и родились в один день. Кто-то из знакомых выгравировал на подарке: «Они сошлися, лед и пламень…» Но в важных, принципиальных вещах были, простите за банальность, единомышленниками.

В последние годы Илюха стал очень спокойным и наши отношения потеплели. Внутреннее соперничество ушло абсолютно. Мы никогда не обсуждали, что такое дружба и в чем она должна проявляться. Но во имя нее Лёлик однажды согласился даже сбрить усы.

Меня задолбало исполнять женские роли. «Все, – говорю, – давай брейся, тоже будешь баб играть». И Илюша сбрил. Когда я увидел это страшное зрелище, сказал: «Илюша, я готов изображать женщин всю оставшуюся жизнь. Был неправ. Извини».

Мы реализовались в «Городке», проект уже много лет скользит по накатанным рельсам, доведенная до совершенства технология производства свелась к шести съемочным дням в месяц. Илье перевалило за пятьдесят, он профессионально относился к нашему детищу. Но ему этого казалось мало, он хотел двигаться дальше. Пapy раз ляпнул в интервью, что «Городок» – лузер, и получил от меня сполна. Он клялся, что виноваты журналисты, извратившие его слова. Думаю, так и было, и на самом деле Илюха сказал что-то типа: «Ну, конечно, иногда устаешь… Это давно превратилось из творчества в работу». Но я все равно устроил разбор полетов. «Запиши себе над кроватью, – сказал я. – „Счастье поэта должно быть всеобщим, а несчастье – глубоко законспирированным. Михаил Светлов“. Все, что касается передачи, у нас потрясающе!»

Я твердо верю, что так и было до последнего дня. Но Илюха рвался реализоваться и вне нашей пары, стремился послать миру сигнал о собственной состоятельности. Он стал сниматься в кино. Безумно органичный, абсолютно не наигранный, очень смешной и трогательный с этим тиком, грустным взглядом, он гораздо больше подходил для кинематографа, чем я, невнятный и расплывчатый. Хотел, чтобы мы снимались вместе, а я сказал:

– В тупых комедиях не буду.

– А в чем мы должны сняться?

– Представь: ты немолодой солдат, ополченец, тебя призвали, ты в окопе, а я чуть помладше, какой-нибудь учитель. На нас идут танки. Тебя убивают, а я сижу над тобой и плачу… Я не знаю, что это должно быть, Илюш.

– Юрик, этого не будет никогда. Мы с тобой из «Городка»!

– Значит, подождем лучших времен.

Но Илюша ждать не хотел и снимался. И писал еще музыку. Для него это были элементы самореализации. Задуманный им мюзикл «Пророк» не сумел раскрутиться, что ввергло Лёлика в жесточайшую депрессию.

Все началось с поездки в Штаты в конце девяностых. У Ильи там множество друзей: пол-Кишинёва плюс родственники. Илюша сходил на Бродвей на «Чикаго». Ушел потрясенным и решил написать свой мюзикл.

Те, кто был знаком с Лёликом, знают: он всегда писал песни. Их исполняли Надежда