подготовленный, он мог с ножом в атаку идти. Он подробно расспросил ездового, в каком месте их обстреляли, откуда вели огонь, и на следующий день сам сопровождал пищу. Ну он опытный был товарищ, знал, что там «кукушки» действовали. Повез он очередную пищу и тоже подвергся обстрелу, но он был уже готов к этому и после первого выстрела укрылся, обнаружил там целое «гнездо». Их там несколько человек было, завязал бой. К нам на наблюдательный пункт прибежал связной, доложил, что вот такое дело. Командир дивизиона говорит: «Ага, начальник топослужбы тут? Мясоедов, давай бери несколько человек топовычислителей, возьми и туда на помощь!» Вот мы прибегаем на помощь, но боцман уже снял их сверху. Трое их там было, финнов. Но мы подоспели вовремя. До этого он грозился: «Я ножом там их всех раскромсаю за то, что они моих поваров там побили». Последний из финнов был унтер-офицер, артиллерист. Я его еле у боцмана отобрал. Доставили пленного на наблюдательный пункт, начали допрашивать. При нем была обнаружена карта нашего района. Позиции наши были там нанесены, наблюдательный пункт наш был отмечен, и стояли три точки, нанесенные красным карандашом. Мы предположили, что эти три точки – это финский дивизион. Как раз по расстоянию, по дальности, по многим данным подходит, и оттуда огонь вели – мы уже знали по направлению. Это был действительно корректировщик, корректировал огонь артиллерии. Обрадовавшись, доложили начальнику артиллерии дивизии, что наконец-то нашли причину, по которой нам голову поднять не дают. Начальник артиллерии разрешил нам подавить эти батареи. Мы подготовили данные и уж как лупили по этим трем финским батареям! Как рукой сняло. Или они сменили позиции, или мы их здорово побили, или корректировщика не стало, но в таком случае они могли бы по старым данным вести огонь. Вот такой случай был…
Числа 27-го [июня] пришел приказ сдать свои позиции, собраться, и нас вывели в район сосредоточения. В это время готовилась операция по освобождению Эстонии, и наш корпус прорыва снова должен был прорывать оборону в новой операции по освобождению Эстонии.
Интервью и лит. обработка: А. Чупров Правка: С. Олейник
Неживенко Петр Николаевич
В феврале 1944 года меня направили в Москву, в штаб ВДВ. Оттуда меня направили в 5-ю бригаду, а потом меня переправили в 98-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию, в составе которой я воевал в Южной Карелии.
Наша дивизия и вся 7-я армия Карельского фронта, в состав которой мы входили, располагались на левом берегу Свири в районе Лодейного Поля. Надо было форсировать реку, а она очень быстрая, широкая, глубокая, даже в июне холоднющая. А на правом берегу финские укрепления. Там такое было, что не пройдешь, не пролезешь, не пролетишь…
Саперы сделали 12 плотов, и, после того как наша артиллерия и авиация отработали по финскому берегу, началась переправа. Командир 300-го полка получил такую задачу: подготовить смельчаков. Выстроил разведроту, 100 с лишним человек, объяснил задачу и: «Добровольцы – шаг вперед!» 150 человек, вся рота шагнули вперед!
Потом командир полка низко поклонился, заплакал: «Спасибо, мои сыновья». Пацаны 18–19 лет. Отобрал самых сильных, тех, кто умел хорошо плавать. Переправились, а там финская оборона – завалы, железо, бетон…
Я был в 296-м полку, который участвовал в освобождении Олонеца. Вообще, командир дивизии очень умно построил дивизию, мы Олонец охватили: один полк – с одной стороны, другой – с другой стороны заходит, и еще один полк в лоб идет. 25 июня 1944 года мы освободили Олонец, понеся очень небольшие потери.
Интервью: А. Драбкин
Лит. обработка: Н. Аничкин
Потапова (Ипполитова) Вера Сергеевна
Я была уже в санчасти полка, когда началось наступление на Карельском перешейке, – мы развернули санчасть на горушке, поставили палатки. Это было под Выборгом. И сразу раненые начали поступать. Отправили машину, вторую – больше нет. Осталось двое тяжелораненых, отправлять не с кем. Врач Иванов меня спрашивает: «Ты знаешь Горюнова из 192-го полка?» Я, конечно, его знала – это же бывший наш врач из бригады. «Сбегай к нему, попроси его, чтобы он к нам за двумя тяжелоранеными заехал». Я побежала туда, за мной увязался один мальчишка – Верхогляд из санвзвода. Я добежала, договорилась обо всем, бегу обратно. И тут обстрел. Он мне ножку подставил, я упала, он рядом упал. Переждали, обстрел кончился. Пришли к нашей санчасти. Палатка наша накренилась, только одни убитые, никого нет. Все врачи и санитары убежали, все бросили. Это был самый позорный случай, что мне доводилось видеть за всю войну. Что делать? Пришлось мне весь бой работать одной. Только Верхогляд со мной был, и Иванов еще пришел. Я говорю: «А ты что не убежал?» Он в ответ: «А я знал, что ты придешь, как я мог убежать?» Он был ранен тяжело в ноги в 1941 году в бригаде, и я его вытаскивала. Так что вот так мы втроем работали. Отправляла я раненых так: с гранатой выходила на дорогу и останавливала любую машину. Там еще в ложбине стояли артиллеристы, и им подвозили снаряды на машинах. Я туда спускалась, и если у них машина была свободная, то на ней я тоже раненых отправляла. И так дня три мне пришлось там работать. Никто не вернулся из врачей. Потом наши прорвались, пошли вперед. Тогда тишина наступила, и пришел врач Захаревич. С ним мы пошли вперед. Как раз тогда был такой случай: идем мы по дороге, а я вижу: чуть в сторонке пулемет «максим» перевернутый и расчет лежит. Я говорю: «Пойду посмотрю». Один убитый остывает, а второй лежит. Я его повернула, он глаза открыл и улыбнулся мне. Я говорю: «Ну молодец какой, даже улыбаешься!» Иванов и этот второй мальчишка подошли и на носилках его вынесли. Отправили его в тыл. Потом после Победы уже лет 20 прошло, и в День Победы стали переименовывать русскими названиями финские деревни. Одно село назвали Дымово. Ребята из дивизии спрашивают: «А почему Дымово?» В военкомате говорят: «Здесь воевали наши гвардейские части, многие погибли, в том числе геройски погиб солдат Дымов». – «Дайте адрес, откуда он». Им адрес дали, они написали туда, и вдруг ответ: «Все верно, я воевал, но не погиб, меня спасла девушка с мушкой на губе. Когда я пришел в гвардейскую часть, то врач и эта девушка осматривали
