А мы откуда можем это все знать? Радио у нас нет, газет тоже нету, населения никого нету. Построили всех нас. Мы все мокрые, грязные, голодные. Тогда этот полковник нас спрашивает: «Почему вы пошли по этому маршруту?» Командир взвода молчит. Помкомвзвода отвечает тогда за него ему: «Мы говорили ему, что идем неправильно. Надо было идти по такому-то маршруту…» То есть получалось-то что? Мы должны были идти сзади этих батарей, в тылу совершенно. Ну а раз так, у этого полковника разговор с нашим командиром взвода получился короткий. Он ему говорит: «Такты ж, значит, фашистский прихвостень. Он специально вас завел туда. Забрать его!» Тогда у него отобрали пистолет и увели его. Нас после этого накормили. Полковник говорит: «Принимай командование. Иди выполняй свое задание». По сути, дело это явилось моим третьим рождением. Оно жуткое такое.

Ну а после мы попали в Финляндию непосредственно. А потом, как линию границы установили, нас вернули назад, и, поскольку пограничников-то здесь не было, нас и послали на охрану границы. Сказать, что служба в этом качестве получилась у нас веселой, я не могу. Там действовали против нас финские партизаны. Как в Белоруссии наши, так здесь финны. Выдавливали наших, все уничтожали, взрывали. Мы не знаем их местность, а они все знают. Карелы, дружественная им нация, воевали против нас на их стороне. Ну карелы и финны – это, по сути дела, одно и то же. Помню, они железнодорожный путь на этой Кривой развели. Эшелон рухнул. Часть вагонов улетела в Ладожское озеро, часть – в другую сторону. Тогда нас, всех тех, кто в близлежащей части находился, бросили на спасение этого имущества. Эшелон этот охраняли энкавэдэшники. Сам эшелон был продовольственный. Нам запрещали что-то оттуда набирать себе. Все велели нам к месту складывать. Там, конечно, и боеприпасы имелись. Так что интересно, некоторые наши ушлые солдаты ухитрялись то мешок с сухофруктами вытащить из воды (его помыла ладожская вода), то утащить муку (она сверху покрыта корочкой, сантиметра на три). Но, к сожалению, в воде побились ящики с водкой. Наши старые, уже пожилые солдаты охали, ахали и переживали: ай-ай, сколько водки досталось рыбам. Но в то же самое время наши солдаты обнаружили банки сухого спирта. Это, знаете, была такая банка плоская. Если помните, раньше в таких банках выпускали клей. Сверху крышечку открываешь и… Атам надо было вылить из такой банки воды, перемешать все это, и этот спирт, значит, начнет гореть бесцветным пламенем. А почему бесцветным? Потому что же самолеты-разведчики летают, все видят. Но у нас умельцы-сибиряки научились перегонять этот спирт в водку. Перегоняли, стали пить и после этого начали слепнуть. И оказалось, что это не этиловый, а метиловый спирт. А кто знал об этом? Что мы в нем понимали? А у меня в отделении служил такой Завьялов – сибиряк, охотник, он меня опекал все время. Он, как рассказывал сам, белку стрелял в глаз, и я ему верю. Я за него письма все писал. У него три дочери в Сибири оставалось. Он мне говорил: «Все, война кончится, демобилизуемся, поедем. Выберешь любую себе жену. Стрелять ты умеешь?» Говорю: «Умею». «Ну вот, – говорит, – научу тебя охоте». К сожалению, этот Завьялов погиб потом. А тогда он мне сказал: «Не вздумай ни в коем случае это делать» (этот спирт принимать). Короче говоря, стали слепнуть наши солдаты. А тут еще вдобавок эшелон подорвался. Приехала комиссия и отправила нашего Дорошенко куда следует. Ему незадолго до этого звание капитана присвоили. А тут трибунал! Куда отправили его, я не знаю. Мы больше его никогда не видели. Его разжаловали за этот эшелон.

Ну а дальше произошел эпизод, один, наверное, из последних таких, и тоже очень страшный. Короче говоря, в дальнейшем нас перевели на станцию или в город Суоярви, есть такое место в Финляндии. Там проходили минные поля. Саперные же батальоны и железнодорожные эти части не успевали их разминировать. Из-за этого подрывались машины, военная техника, люди. А мы же обучены саперному делу. И нас бросили на разминирование этих полей. Значит, к моему отделению был прикреплен тоже сержант с овчаркой (минер-собакой такой). Имя этой собаки я хорошо запомнил, звали его Жюльбарс. Работа наша строилась таким образом. Этот, значит, солдат на длинном поводке ведет Жюльбарса, тот нюхает, садится и не встает до тех пор, пока минер не воткнет крюк на палочке металлической и красный флажок не поставит. После этого он идет вперед. Тогда я выделяю двух человек или одного, ведь нужно копать, все расчистить и потом поле разминировать. Климат, конечно, был неважный в Карелии. Дело закончилось тем, что сержант-минер простудился. А я же с детства считался собачником. Любил собак, хотя своей, правда, в доме никогда не водилось. Этот Жюльбарс как-то привык ко мне. Но чем я мог его угостить? Ничем. Бывает, кусочек сахара – полсахарика выделишь ему. Таких собак кормили. Он был не один. На каждое отделение выделялось четыре овчарки, а таких отделения в нашем взводе четыре. Ну а раз заболел солдат, командир взвода мне и сообщает: «Фельдшер говорит, надо немного ему полежать, у него высокая температура». А время-то идет! Он и говорит мне: «Давай веди Жюльбарса!» А Жюльбарс выполнял все мои команды. Правда, иногда вместо мин вынюхивал крупные металлические осколки. А тол он безошибочно противопехотный обнаруживал. И вот, значит, происходит такой случай. Попадается нам противотанковая мина. А у меня в отделении служило несколько человек бурят-монголов из Улан-Удэ. Но к разминированию, увы, они оказались совершенно не приспособлены. Ведь для того, чтобы разминировать, у тебя должны быть пальцы как у музыканта. Это очень огромная работа! Особенно если дело касается проводочков, растяжек. А эти бурят-монголы чего? У него палец как моих два или полтора, это точно. Помню, служил у меня такой по фамилии Буйонтаев, бурят-монгол. Я ему говорю: «Давай садись!» Проинструктировал его. Овчарке говорю: «Жюльбарс, вперед!» И мы отошли метров, может, на 10–15. Вдруг Жюльбарс прекращает резко движение, прыгает на меня и роняет на землю. И сам, конечно, тоже падает. В это время сзади раздается взрыв. Оказалось, подорвалась мина на растяжку. Человек не любит падать на спину. Поэтому, когда собака на меня навалилась, я, видимо, перевернулся на живот,