женщины, как Аманда. На следующем совещании я призналась психотерапевту, работавшему с Маркусом, что едва сдержалась, чтобы не бросить ему в лицо: «Да как вы смеете? У вас нет никакого права критиковать кого-либо после того, что вы сделали!» Мне захотелось дать ему почувствовать свое превосходство, заставить ощутить себя маленьким. Именно так Маркус, по всей видимости, повел себя в отношении Аманды – и Джулии. Я вслух поинтересовалась у коллег, можно ли заставить Маркуса ощутить себя таким же беспомощным, как эти две молодые женщины. За время своей карьеры я много раз убеждалась в том, что сочувствие к человеку, который вам не нравится, всегда требует куда больше душевных сил. Мне стало ясно, что презрение к Маркусу могло входить в резонанс с презрением Маркуса к самому себе, к собственной уязвимости и отчаянию, порожденных вынесенным ему приговором о пожизненном заключении.

Во время следующей беседы я сказала, что мне показался интересным тот факт, что он решил оскорбить и унизить молодую женщину-медсестру. И поинтересовалась, возможно ли, что его конфликт с Амандой как-то связан с совершенным им преступлением. В ответ на это он опустил голову и, сцепив пальцы, заломил руки, всем своим видом давая понять, что мой вопрос его просто сразил. Для Маркуса это была совершенно новая, необычная поза.

– Почему вы все время об этом говорите? – спросил он так тихо, что мне пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать его слова.

Я напомнила ему, где мы находимся, что он признался в содеянном и осужден за убийство Джулии. Маркус пожал плечами, словно все это было не важно.

– Похоже, – продолжила я, – вам тяжело осознавать эти факты. Вероятно, проще срываться на тех, кто пытается помочь вам с этим справиться.

Маркус поднял голову и сердито, с горечью в голосе произнес:

– Эх, вы! На самом деле вам наплевать, если я покончу с собой. Вам до этого никакого дела нет.

Я сделала небольшую паузу и вдруг увидела, что он плачет. Коллеги говорили мне, что он и раньше несколько раз плакал в их присутствии, но громко, демонстративно. На этот раз он рыдал тихо, почти беззвучно. Плечи тряслись, по щекам катились слезы. Я не стала ничего говорить, чтобы попытаться успокоить его, и не предложила ему платка. Прошло целых десять минут, прежде чем он перестал плакать и, взглянув на меня, проговорил:

– Думаю, это мне было нужно.

Поймав его взгляд, я произнесла:

– Иногда бывает очень важно получить то, что необходимо, в нужный момент.

После этих слов Маркус улыбнулся, но это была искренняя улыбка – без обычного оттенка насмешки и снисходительности. Вдруг он сказал нечто совершенно неожиданное:

– Единственное, чего я хотел, – это быть красивым.

Я была настолько поражена этим заявлением, что просто не знала, как на него реагировать. Помнится, однажды у меня была пациентка, которая в один прекрасный момент вдруг ни с того ни с сего изрекла, что часто думает, «почему мир так похож на грейпфрут». Вероятно, иногда нам не стоит с ходу реагировать на абсурдность каких-то слов или идей. Лучше подождать и посмотреть – вдруг через некоторое время их смысл станет ясен. Или не станет. Маркус явно хотел сказать мне что-то еще, но, похоже, не мог подобрать подходящие слова.

– Да, я знаю… мне следует отправиться обратно в тюрьму… отбывать срок и… просто я не знаю… не представляю, как я буду жить, когда выйду, понимаете… я буду лысый, толстый, в плохой физической форме, никто на меня даже смотреть не захочет. Это нечестно…

Маркус умолк.

– Нечестно? – повторила я.

– Просто я никогда не думал, что… нечто подобное может случиться со мной. Хочу сказать… Я знаю, что поступил нехорошо, неправильно, но я вовсе не плохой человек… а теперь мне никогда уже ничего не поправить.

Я чувствовала, что мы беседуем уже около часа, и этот час в эмоциональном плане был для Маркуса тяжелым. По всей вероятности, ему требовалась передышка, да и мне следовало обдумать все, что он сказал, и поговорить с другими участниками нашей команды медиков, в частности с психотерапевтом. Впервые Маркус, уходя, поблагодарил меня. А уже подойдя к двери, обернулся и выдал то, что на жаргоне моих коллег принято называть эффектом дверной ручки – финальную мысль, которая часто оказывается очень важной и показательной. Маркус заявил, что у него родилась некая мысль об обслуживающем персонале больницы – таких людях, как Аманда.

– Они не такие уж плохие, – сказал он. – Просто они совсем молодые и у них еще вся жизнь впереди, верно?

Я с трудом подавила удивление по поводу того, что Маркус смог поставить себя на место других людей, и сказала, что, по всей видимости, он прав.

После этого я отказалась от идеи отправки Маркуса обратно в тюрьму – во всяком случае, на какое-то время. Нужно было постараться выяснить побольше о том, что он имел в виду, когда произнес поразившие меня слова о своем желании быть красивым. Они породили у меня вопросы по поводу его детских привязанностей, но я знала, что у нас не было об этом никакой информации.

Со временем, после множества бесполезных попыток собрать хоть какие-то сведения, мы все же сумели разыскать медицинские документы Маркуса, относящиеся к детскому и подростковому возрасту. Я с интересом их изучила. Из них стало ясно, что у него еще в молодости было диагностировано депрессивное состояние. Диагноз оказался достаточно серьезным, чтобы Маркус частенько пропускал школу. Документы, касающиеся Маркуса и его семьи, составлялись организацией, которую в то время именовали агентством помощи трудным детям. Теперь она известна под названием «Служба психического здоровья детей и подростков Великобритании». Кое-какие записи, сделанные во время нескольких психотерапевтических сеансов, свидетельствовали о тяжелой обстановке в семье Маркуса и его эмоциональной незащищенности. Его отец, судя по всему, был очень молчаливым человеком, который крайне редко бывал дома, а мать была целиком погружена в заботы о трех младших детях. Я с интересом узнала, что Маркус, оказывается, был усыновлен в годовалом возрасте. Затем, несколькими годами позже, его приемная мать благодаря лечению смогла забеременеть и родила троих родных детей – двух мальчиков-близнецов и девочку.

Потеря родителей в раннем возрасте или их отказ от ребенка – одна из весьма распространенных причин возникновения у человека проблем с детскими привязанностями, и усыновление – один из вариантов такого развития событий. Подобное действительно встречается часто: почти треть населения испытывала трудности с формированием привязанностей в отношении родителей или опекунов в раннем детстве. Мы не располагали никакими деталями, касающимися усыновления Маркуса, но я должна была учитывать возможность того, что его забрали у