Кстати, основные усилия по оформлению Первой коалиции предпринял не Питт, а Гренвилл. Переговоры, как глава МИДа, чаще проводил он. Но общую стратегию они вырабатывали вместе. В любом случае и финансы, и альянсы – это не нечто совершенно новое для Питта. В отличие от сугубо военных дел. Как, например, использовать армию и флот?

Флот – грозный. Более 600 судов (со вспомогательными) с экипажами в 100 тысяч человек. Армия – чуть больше 40 тысяч, из них примерно 14 тысяч в Британии, остальные – в колониях. У англичан был апробированный способ пополнения армии – наемники из немецких княжеств. Взяли больше 20 тысяч. Забегая вперед, скажем, что именно немцы на английской службе окажутся едва ли не лучшими солдатами. Так называемый Королевский германский легион – любимая воинская часть герцога Веллингтона, он доверял ей самые трудные задачи.

И все же войну Питт, как и Гренвилл с Дандасом, начинали с твердым убеждением в том, что сражаться предстоит в основном флоту. Что можно отнимать у Франции колонии, а в Европе пусть воюют другие.

Деньги дадим. По сути, они хотели повторить трюк графа Чатэма, не понимая, что имеют дело с принципиально другим противником. Как раз в этом непонимании кроются причины и военных, и дипломатических неудач первых лет войны.

Но прежде чем перейти к военным действиям, стоит затронуть еще одну тему. Все знают о том, сколь важную роль в успехах французских армий, и во времена революции, и при Наполеоне, играла идеология. А как с этим обстояло дело в Англии?

Во-первых, уже начиная с 1792 года усилилась «борьба с крамолой». Поощрял ли ее лично Питт? Доподлинно неизвестно. Сам он на сей счет никогда не высказывался. Однако, учитывая тот факт, что среди наиболее активных «борцов» немало государственных чиновников, можно предположить, что премьер, по крайней мере, не препятствовал.

В 1792 году некий Ривз, казначей Вестминстерского магистрата, основал «Ассоциацию защиты свободы и собственности от республиканцев и уравнителей». Ривз, по сути, призывал «сознательных граждан» к доносительству. Сообщать, например, о незаконном распространении произведений Томаса Пейна и вообще – о любой «крамоле». У Ривза нашлось очень много последователей. «Сигнализировали» и о недостойном поведении в пивных и кафе, и о типографиях, печатавших «подозрительные карикатуры».

В конце 1792 года начались и аресты книготорговцев, продававших «подстрекательские материалы». Уже известному нам Эвану Непину, ранее занимавшемуся исключительно разведывательной деятельностью за рубежом, пришлось заняться и поиском внутренних врагов. Непин, правда, сразу передоверил миссию Джону Кингу. Сыну священника из семьи, имевшей тесные связи с главным критиком Французской революции Эдмундом Бёрком.

О Кинге говорили как о «достойном и весьма дружелюбном человеке», но к своему малопочетному, по мнению многих, к делу он относился крайне ответственно. Кингу пришлось озаботиться и крайне болезненной проблемой эмигрантов. В том, что среди них вполне могли оказаться и враги Англии, проще говоря – шпионы, нет никаких сомнений. Однако война, как обычно и случается, породила истерию и подозрительность.

Уже в январе 1793 года был принят «Закон об иностранцах». Их обязывали регистрироваться у мирового судьи, и на них не распространялось действие Habeas Corpus, то есть иностранцев могли задерживать без освобождения под залог и до выяснения личности.

Наконец, ввели и специальную должность – первый суперинтендант по делам иностранцев. Ее занял только что приехавший из Парижа молодой Уильям Хаскиссон. Отец Хаскиссона несколько лет проработал в посольстве Британии в Париже, Уильям не только прекрасно говорил по-французски, но и был очевидцем революционных событий, хорошо разбирался в нюансах. Работал эффективно, однако в историю войдет по другому поводу. Хаскиссон – первый человек, который погибнет под колесами поезда. Это случится в 1830 году.

Существовала еще и секретная канцелярия, занимавшаяся иностранной корреспонденцией. Вскрывались и, при необходимости, расшифровывались письма. Причем не только иностранцев, но и «подозрительных» граждан. Посягательства на короля и конституцию отслеживались очень внимательно.

Была, разумеется, и пропаганда. Та же «Ассоциация» Ривза распространяла брошюры, листовки, в которых создавался «положительный образ» Британии. В противовес, разумеется, «ужасной» Франции. Памфлеты, критикующие главного врага, приветствовались и хорошо оплачивались. Хорошо знакомый нам Бёрк в течение нескольких лет получил лично от короля две пожизненные пенсии.

На государственном жалованье находился один из наиболее известных памфлетистов, Джон Боулз. Он не только обличал французских «мятежников и врагов человечества», но и находил таких среди соотечественников. Боулз – ярый монархист, требовавший начать крестовый поход против Французской революции. Несмотря на экстремизм его взглядов, Боулз получил и пенсии, и весьма прибыльную должность комиссара по делам банкротств.

Как относился к пропаганде сам Питт? Точно – не с таким же неослабным вниманием, как Наполеон. Питт полагал, имея на то основания, что большинство британцев – люди вполне здравомыслящие. Однако война есть война, она требует и каких-то новых мер. Были печатные издания, которые без преувеличения можно назвать проправительственными.

В 1792 году, при непосредственном участии Питта, была основана газета The Sun. Кроме названия, она не имеет ничего общего с существующей ныне знаменитой бульварной газетой. Та The Sun просуществовала до 1806 года.

Ее главным редактором и издателем стал талантливый и хорошо знакомый Питту человек, Джон Хериот. Бывший морской офицер, Хериот, уйдя со службы, написал пару не имевших большого успеха романов. Однако во время кризиса, связанного с «безумием короля Георга», кто-то порекомендовал его Питту в качестве журналиста, который мог бы противостоять критикам правительства в печати. Хериот успешно справился с задачей, и ему поручили создание проправительственной газеты. Деньги Хериот получал от Казначейства, хотя это и не афишировалось. Хериот, также на государственные деньги, учредил и еще одно издание, True Briton (Истинный британец), и две этих газеты стали настоящим рупором власти.

Закончить разговор о пропаганде следует чем-то звонким. «Золото Питта»! Отлично подходит. Считается, что слова про золото впервые прозвучали как раз в 1793-м. Скорее всего – в очередях за продуктами в Париже. При чем здесь Питт? А нехватка хлеба или сахара – его рук дело. Это его агенты получили деньги для того, чтобы парижане страдали. Заметьте, пресловутое «золото» появилось сначала не в абстрактных разговорах о войне, а в обычной жизни, в быту.

Как там сказал Наполеон? «Во Франции если дом горит дотла, то это приписывается простонародьем проделкам англичан. Все кричат вокруг: это сделал Питт, Питт». «Вина Питта» во всем – не плод каких-то пропагандистских усилий,