лет. Арестовали его за то, что сын Игоря Петровича, школьник, распевал стихи Пушкина «У лукоморья дуб зеленый», которые были переиначены на современный лад. Почему-то особое внимание привлекли строки: «Златую цепь в Торгсин снесли». Очевидно, усмотрели в этом намек на то, что с материальным обеспечением людей не все обстоит благополучно.
В 1954 году Юлию Макаровну реабилитировали за отсутствием состава преступления.
Игорь Петрович после своей реабилитации получил в Ленинграде однокомнатную квартиру, где они с Юлией Макаровной и поселились. Умер он в 1970 году.
А вот судьба еще одной семьи, которая принимала во мне живейшее участие и которой я очень многим обязан. Как я уже упоминал, заменившая мне мать Елизавета Александровна по окончании Смольного института жила в семье тверских помещиков Лошаковых, где занималась воспитанием четверых детей – Ольги, Варвары, Николая и Нила. После революции Елизавета Александровна жила в семье Ольги, вышедшей замуж за инженера Василия Вячеславовича Желватых. Жили они на Надеждинской улице, дом 15. Вторая сестра, Варвара Федоровна, была замужем за Ильей Дмитриевичем Палтовым. Он был офицером, но еще до окончания Первой мировой войны уволен в отставку по болезни и служил по гражданской части. Нил после революции эмигрировал за границу, и следы его затерялись. Николай Федорович успел побывать в Соловках, но чудом оттуда выскочил и работал в скромной должности на Заводе имени Карла Маркса. Варвара Федоровна с мужем вынуждены были уехать в Ялту, так как у него был процесс в легком. Там его и арестовали. О его судьбе вплоть до посмертной реабилитации так ничего и не удалось узнать. Варвара Федоровна рассказывала мне, что в Крыму, чтобы добиться у арестованных нужных показаний, их опускали в люк с испражнениями.
Василий Вячеславович служил в Электротоке (ныне Ленэнерго), где заведовал отделом. Он продержался дольше. Но в ночь с 31 октября на 1 ноября 1938 года арестовали и его.
Помню, как Елизавета Александровна, придя ко мне, как обычно, утром, со слезами сказала, что Василий Вячеславович арестован. Верховный Суд, который рассматривал его дело, прекратил дело производством за отсутствием состава преступления. Тем не менее ему дали срок – восемь лет. Когда он обратился с вопросом, как его могли осудить, когда дело его прекращено, ему ответили: «Тебя наш суд осудил». Под «нашим судом» имелась в виду тройка. По возвращении из мест заключения он рассказывал мне, что вместе с ним сидело довольно много инженеров из конструкторского бюро А. Н. Туполева, который сам в то время был арестован. Немало людей попадалось совершенно случайно. Так, в камере вместе с Желватых и другими интеллигентными людьми сидел один неграмотный татарин, плохо понимавший русский язык. За что его арестовали? На вечере в заводском клубе он случайно задел бюст вождя, который упал и разбился. Татарину пришили дело, не знаю, по какой статье – то ли по ст. 58 10 УК (антисоветская агитация и пропаганда), то ли по какой-то другой, еще более страшной. Когда его посадили, он так и не мог понять, что от него хотят следователи, и, по-видимому, раздражал их своей тупостью. Его жестоко избивали и после допросов окровавленного бросали в камеру. Его сокамерники из чувства сострадания всячески советовали ему признаться во всем, что от него требуют, иначе его забьют, но он и их не мог понять. Когда же, наконец, он уразумел, чего от него хотят, и признался, его стали истязать за то, что он так долго не признавался. Видимо, его и забили.
Поначалу Василий Вячеславович попал в одну из шарашек при Большом доме. Их хорошо кормили и даже прокручивали иностранные фильмы, которые не пускали на широкий экран. Руководил этой шарашкой какой-то бывший моряк, который втайне, видимо, сочувствовал своим подопечным. Будучи уверен в том, что они никуда не сбегут, он иногда в виде поощрения устраивал им встречу с семьей. Он брал кого-то из них с собой в машину и спрашивал: «Хотите ли увидеть своих родных?» Получив, разумеется, утвердительный ответ, он говорил: «Ну, хорошо. Сейчас я отвезу вас на вашу квартиру, а к такому-то часу за вами заеду». Преисполненный благодарности счастливчик раньше положенного времени встречал своего шефа в условленном месте и вместе с ним возвращался в казенный дом.
Помню, как незадолго до войны я был у Ольги Федоровны (тети Оли) на Надеждинской в день ее рождения. Раздался телефонный звонок. Я побежал в спальню, где был телефон. Когда я снял трубку и сказал «алло», раздался голос: «Юра, это дядя Вася, попроси скорее тетю Олю». Оказывается, он с разрешения начальства звонил жене, чтобы поздравить ее с днем рождения. Накануне войны у тети Оли был работник Большого дома, который сказал ей, что муж ее скоро будет освобожден. Видимо, дело к этому и шло, так как в те годы кое-кого выпускали (слишком уж многих схватили). Но судьба распорядилась иначе. Началась война. Шарашку расформировали, и Василия Вячеславовича отправили в Мариинские лагеря, где он и отсидел срок в срок. Как знать, может быть, это его и спасло от голодной смерти в блокаду. Правда, надо сказать, что больше положенного тройкой срока его держать не стали. Думаю, что здесь сработало не столько чувство справедливости и жалости к старику, которому к моменту освобождения перевалило за шестьдесят, сколько необходимость освобождать места для новых партий заключенных из числа несчастных военнопленных, лиц, оказавшихся на оккупированной территории, безродных космополитов и т. д.
По возвращении из мест заключения Василий Вячеславович застал умиравшую от рака жену, которую вскорости и похоронил. Над ним самим «висел» 101-й километр, и он проживал в Ленинграде тайком, постоянно опасаясь соседей, которых приходилось всячески задабривать, чтобы они не выполнили свой гражданский долг и не донесли о проживании без прописки человека, вернувшегося из мест заключения. Спустя какое-то время Василий Вячеславович устроился работать на Свирской ГЭС, где проработал до реабилитации. Будучи реабилитирован, он получил в Ленинграде комнату в коммунальной квартире (взамен отдельной квартиры, которую занимал до ареста). Умер он глубоким стариком. В последние годы почти не двигался вследствие перелома шейки бедра, вызванного тем, что на улице его кто-то толкнул и он упал. Так и завершился его жизненный путь – в одиночестве, нищете и заброшенности. А был он высокообразованным человеком, окончившим до революции Политехнический институт в Петербурге и учившимся в Германии.
Когда я задумываюсь над тем, было ли неизбежным то, что произошло в нашей стране, начиная от коллективизации, унесшей миллионы жизней и сопровождавшейся колоссальным разрушением производительных сил в сельском хозяйстве, последствия чего
