Нам были показаны три эксперимента, в ходе которых мы старались смотреть именно на лапки лягушки, а не на зияющую рану на месте, где раньше крепилась голова. В ходе первого эксперимента к коже со стороны стопы были приложены электроды, по которым пускался ток с разной амплитудой, фиксируемой аппаратом. Благодаря мышечным сокращениям происходило сгибание лапок. Но когда электроды были наложены на тыльную часть, лягушка разгибала лапки. При втором эксперименте на кожу бедра с помощью пинцета прикладывалась маленькая бумажка, смоченная в трехпроцентном растворе серной кислоты, которую обезглавленная лягушка молниеносно смахивала с себя. При третьем эксперименте преподаватель опустил обе лапки лягушки в широкую колбу, в которой находился раствор с 0,3 % раствором серной кислоты, мертвая лягушка так же быстро поджала лапки, чтобы избежать дальнейших повреждений.

Мчась в электричке, я чувствовала себя такой же лягушкой без головы, продолжающей рефлекторно шевелиться. Я не могла думать ни о чем конкретном. С перерывом минут в 10–15 набирала контакт «папа». Снова эти равнодушные гудки, будто издевающиеся над моей тревогой. Во мне еще теплилась надежда, что это все просто большое недоразумение: папа просто потерял телефон или поставил его на беззвучный, а сам он крепко спит или даже играет в свои дурацкие компьютерные игры в больших наушниках с шумоподавлением, которые я ему подарила несколько лет назад. Наушники были совершенно комичные: кислотно-оранжевого цвета с подобием лисьих ушек на дужках. Я дарила их папе, давясь от смеха, потому что он дал мне прозвище «лисенок» за рыжие кудряшки и веснушки, которые достались мне от него.

– Раз я лисенок, значит, ты папа-лис, а это твои ушки, – сказала я.

И он, суровый взрослый дядька, проработавший несколько лет сначала в полиции (чем наградил меня возможностью шутить о том, что папа работает в органах, а я – во внутренних органах), а затем больше 30 лет – на заводе, с гордостью носил эти наушники, потому что их подарила ему любимая доча.

Такси быстро доставило меня к знакомому подъезду. Еще в электричке заранее я позвонила эмчеэсовцам. Они приехали почти одновременно со мной. На лестничной клетке уже ждали тетя Наташа и дядя Ваня, которые тепло встретили меня, обняв и сказав что-то, чего я даже не услышала.

Мне было неуютно в окружении такого большого количества людей, хотелось вернуться обратно в стены родного морга, где меня никто не трогал.

К своим молчаливым стеклышкам и микроскопу. Потекла череда раздражающих формальностей, которые отделяли меня от самого главного. Я еще раз набрала номер папы. Из-за двери еле слышно раздалась мелодия, которую он поставил на меня несколько лет назад.

«Умничка моя, ласковая умничка,

Как я без тебя жил бы на земле.

Умничка моя, ласковая умничка,

Солнышко весны в хмуром феврале».

Я улыбнулась впервые за день. Снаружи ты можешь казаться противотанковым ежом, тебе скоро исполнится почти 40 лет, твоя жизнь будет связана с работой в морге, но для папы ты всегда будешь солнышком весны в хмуром феврале. Ко мне подошел полицейский и попросил заполнить заявление на вскрытие квартиры. Пока я оформляла документы, сидя с паспортом на ступеньках с заботливо подстеленной курткой дяди Вани, эмчеэсовцы аккуратно и быстро вскрыли дверь. Удивительно, но они даже оставили в целости и сохранности верхний замок, выбив лишь щеколду. Меня пугала мысль о ночевке в квартире с незапертой дверью, если подтвердятся мои худшие опасения. Наконец дверь открылась, и мы вошли в коридор: я, тетя Наташа, участковый и дядя Ваня. В квартире стоял мрак, лишь в конце коридора слева, где была комната родителей, горел свет.

Первое, на что я обратила внимание, – это запах.

Но не тот самый запах гниения тела, о котором постоянно рассказывают в кино, описывая его как сладковато-удушливый, будто кто-то слишком перестарался с парфюмом в тесном вагоне метро. А запах затхлости, покинутости, протухших продуктов, оставленных догнивать на столе, тяжелый запах табака, въевшийся в окурки, вдавленных трясущимися руками в стеклянные пепельницы, запах разлитой дешевой водки, впитавшейся в изъеденную молью и временем обивку дивана. Здесь не хотелось дышать всей грудью, не хотелось дышать вовсе.

А потом я увидела папу, лежащего лицом вниз. Хотя это уже был не он. Тело. Не знаю, как я сразу поняла, что на этом все. Врачебный профессионализм или просто человеческое чутье. Все. Это не обморок или кома. Поздно пить боржоми и делать припарки. Так странно… Ты можешь видеть смерть огромное количество раз и сохранять хладнокровие. Сколько было вскрытий на моей практике? Больше трех тысяч? Я не боюсь ничего. Но рядом с родителем ты снова ощущаешь себя ребенком. Даже если он уже мертв.

Дыхание перехватило, и я осела на пол. Меня подхватили чьи-то руки и усадили на кушетку, стоящую в коридоре. Тетя Наташа испуганно рылась в сумочке одной рукой, второй удерживая меня за плечо. За ее спиной причитал дядя Ваня:

– Сашуля, ну етить, не окочурься вслед за батей, ну ты чего размякла!

Я все видела и слышала, но не могла реагировать. Будто резко села батарейка. Все стало неважным: самое страшное уже произошло.

Сидела, будто оглушенная, невидящим взором уставившись в пожелтевший от постоянного курения дома потолок. Не знаю, сколько я так просидела, пока тетя не сунула мне под нос какой-то флакон. Запах был настолько ударным, что я тут же расчихалась, выйдя из ступора.

– Какой ужас, что это? – просипела я в перерыве между чередой чихов.

– Духи «Красная Москва», – смущенно сказала тетя, закрывая флакон и пряча его обратно в недра сумки, – были довольно популярными в СССР.

– Это не духи, а какое-то биологическое оружие. Я в порядке, можно выйти на свежий воздух?

На улице стало пасмурно, изредка были слышны раскаты грома, обещающие скорый дождь. Время – около девяти вечера, почти стемнело. Мы стояли под козырьком подъезда, пока участковый задавал вопросы. Кто-то сунул мне бутылку воды, которую я выпила почти залпом. Дядя Ваня вызвал коммунальщиков – они должны были скоро приехать за телом – и ушел обратно в нашу квартиру, следить, чтобы никто посторонний не вошел. Тетя Наташа, взяв с меня слово, что сегодня я ночую у нее, отошла позвонить дочери, чтобы та подготовила все к моему приезду.