как до следующого дня. К обеду вышли мы в наших дорожных одеждах, а публика оказалась вся во фраках, а дамы были так обнажены, что когда они сидели за своими столиками, то казалось, что на них ничего, кроме жемчужных и бриллиантовых колье, не надето. Такая обстановка была совсем не по нас, и на другой день мы перебрались в другую гостиницу под названием «Отель де Рюсси и Гранд Британия». Тут мы нашли чисто домашнюю, приятную, старинную обстановку, гостиница же сама по себе имела очень хороший тон. В ней мы прожили около двух недель, то есть тот же срок, что и в Неаполе. Но то, что хорошо было для Неаполя, оказалось очень слабо для Рима, в котором можно и нужно прожить год, и всего не увидишь, даже и при том старании, какое мы проявляли с братом. Века нагромоздились в нем на века, отжившие культуры поглощались тут новыми, античный мир спутался со Средневековьем и Новым временем, императорский Рим выглядывает всюду из-за папского. Тут же памятник – и единственный – Гарибальди. Закладывался в то время еще грандиозный монумент Виктору Эммануилу, а в Римском Пантеоне красуется его могила с надписью «Отцу отечества» – Padre der Patria[109]. Где же было в две недели, хоть поверхностно, охватить всю громаду времен прожитых Римом и соединить все это с творениями Микель-Анджело[110], Рафаэля и бесчисленных отцов различнейших художественных школ в неисчислимых их произведениях, хранящихся в храмах, музеях, дворцах, частных галереях, наконец, и на самых улицах, чуть ли не на каждом углу? Спутники же наши здесь отбились от нас, найдя себе более дешевое помещение – правду сказать, это дало нам больше свободы для действия.

Уж не помню, с чего начался наш обзор, но, конечно, первенствующее место в моих воспоминаниях, да, вероятно, и каждого побывавшего в Риме, занимает ни с чем не сравнимое восторженное впечатление от храма Петра. Кажется, все силы человеческого разума обнаружились в этом изумительном по красоте и богатству храме. Когда думаешь о нем, то совершенно отпадают вопросы о колоссальной денежной стоимости его и невероятном человеческом труде, потраченном при осуществлении этого истинного храма великолепному Богу католичества. Только папы, приемники власти римских императоров, могли осуществить эту постройку, олицетворяющую все их могущество в самый расцвет их владычества над миром.

Что же сказать о самом храме? Каждый раз, когда приходилось быть в нем и покидать его, чувствовал себя ничтожнейшей букашкой, подавленный грандиозностью его размеров, пронизанных ярким солнечным светом, дающим возможность видеть в нем все, а это все, кажется, верх того, что мог изобрести человеческий вкус, искусство, богатство, власть. Только это не относится к нескольким папским памятникам, где сказалось только богатство и великое тщеславие, но эти безвкусные памятники не в состоянии уничтожить грандиозного впечатления от самих размеров храма, колоссального купола уходящей в страшную даль высоты, дивных мозаичных образов, трогательной до умиления группы Микель-Анджело, называющейся «Pieta». И в этом пышном великолепии разноцветных светлых мраморов – скромный памятник какому-то Стюарту, на котором изображены два ангела с опущенными факелами[111]. Исключительная скромность и простота замысла этого памятника, составляя резкий контраст с окружающей вас пышной обстановкой, как видно, сделали то, что папских памятников я почти не помню, а к этому всегда возвращаюсь с каким-то теплым чувством.

Конечно, площадь перед собором подготовляет путешественника к восприятию какого-то громадного впечатления. Сама по себе она так велика, что даже главный фасад собора на ней кажется большим. С обоих боков эту площадь полукругами охватывают колоннады красного гранита с такими могучими колоннами в четыре ряда, что кажутся они произведениями египтян, так искусно отделывавших этот камень в величайших кусках. Колоннады эти, приближаясь к собору, переходят из полукруглых в прямые и примыкают к нему с обоих боков фасада. На середине площади высится египетский обелиск из Луксорского храма, а по бокам его неумолчно бьют два фонтана. Вся грандиозность этого замысла и осуществление его просто ставят обыкновенного смертного в тупик и уничтожают его. Таково было мое впечатление всегда, когда я попадал туда. Но великолепие Ватикана еще не кончается этим впечатлением.

Налево от собора есть проход, ведущий к скульптурным хранилищам Ватикана. Если Неаполь поразил красотой своих статуй, то Ватикан ошеломил меня количеством их. Здесь нельзя уже было, как там, обнять и оценить скоро предлагаемый материал. Еще в первых залах можно было осмотреться и любоваться отдельными статуями, как в Ротонде или отдельных кабинетах, где поодиночке стоят «Аполлон Бельведерский», группа «Лаокоона», «Персей с головой Медузы» и, кажется, еще «Мелеагр». Эти четыре вещи удостоились особого почета и таким образом выделены из всего музея, но зато потом начинаются длинные коридоры и большие залы с бюстами, статуями, барельефами, вазами, саркофагами и в конце концов, когда доходишь до одной залы, содержащей в себе 800 статуй, то, уж конечно, тут ничего воспринять нельзя. Чувствуешь себя совершенно разбитым и отупелым. А там еще второй этаж, где на лестнице стоит прекрасный мраморный дискобол, и уж не помню где, но самую статую отлично помню – это воспетый Байроном «Умирающий гладиатор».

Боже милосердный! Такого количества красоты не в состоянии воспринять человеческая природа разом. Как ни дорого было нам время в Риме, но после осмотра этого собрания ничего не оставалось делать, как отправляться домой и ложиться отдыхать. Здесь в Риме я дошел до такого состояния, что мне стали уж видеться разные образы и статуи, что будь я скульптором – бери резец и твори. Откуда являлись эти образы? Видно, нервы были так переутомлены и мозг так насыщен всем виденным, что они сами собой зарождались в моей голове, и замечательно, что это не были воспроизведения только что виденного, а что-то свое, оригинальное. И понятно мне стало, для чего нужна художнику обстановка, пропитанная художеством, – тогда среди нее рождается вдохновение.

С Ватиканом же далеко еще не было кончено, нужно было видеть Сикстинскую капеллу с картиной Страшного суда работы Микель-Анджело, столь громадной, что много нужно времени, чтобы изучить ее. Но не один Страшный суд привлекает сюда любителей, а все стены капеллы украшены картинами его работы. Предстоял еще осмотр лож и станцев Рафаэля, мозаичная фабрика и картинная галерея – она не оказалась большой. В ней всего картин 50, из которых штук 15 принадлежит кисти Рафаэля и в том числе «Преображение Господне». Станцы же Рафаэля представляют собой несколько пышных, не особенно больших зал, расписанных Рафаэлем и его учениками. Ложи же Рафаэля по приказу нашей Екатерины