Через непродолжительное время стало понятно, что распознавать и называть эмоции я умею откровенно плохо. Получалось отделить друг от друга только самые-самые базовые. Выражать эмоции тоже было трудно. Я не плакала на сессиях, когда рассказывала про очень болезненные моменты из своей жизни.

Я чувствовала себя замороженной изнутри и смотрящей на все события как будто сильно издалека. Эхом доносились до меня чувства, которые я переживала когда-то. Больно не было, было никак.

Однажды мы переписывались с Федей, и разговор зашел о чувствах.

– Свет, ты меня вообще любишь?

– Я помню, что я люблю тебя. Я ничего не чувствую.

Мне сложно представить, как больно ему было это услышать, но я не могла сказать никак иначе. Я помнила о чувствах, о том, что кого-то я люблю, а кто-то любит меня. Но я не могла ничего почувствовать. Внутри все было скованно льдами.

Гипомания. Поиск работы

Периодически со мной случались приступы гипомании. Я внезапно просыпалась активная и полная сил. Убиралась в комнате, наводила порядок в шкафу и делала рабочие дела. Хотелось всем улыбаться.

Именно в такой эпизод я начала поиски новой работы.

Со старым начальником мы обсудили, что мы поговорим о продолжении сотрудничества после того, как я выйду из больницы. Но я понимала, что мне настолько надоела эта лаборатория и я так сильно выгорела за время написания диссертации, что я туда не вернусь. Тем более что мне навязывали работу с животными, от которой я решила отказаться.

Я прошерстила хедхантер и откликнулась на несколько вакансий. Поступили ответы и начались интервью. Я успешно их проходила.

Потом меня как будто бы отключали от кислорода, и я снова ложилась в постель. Гипомания редко продолжалась больше одного дня, но и этого хватало, чтобы в рабочем плане держать меня на плаву.

Из моей старой лаборатории поступило предложение начать сотрудничество в небольших масштабах с условием, что моя трудовая будет лежать у них. Я согласилась, это была для меня отличная возможность не терять трудовой стаж. Необходимо было оформиться на работу, и для этого мне дали отгул на несколько дней.

Больничные каникулы

Главной задачей моих больничных каникул было оформление меня в научный институт, где я ранее защищала диплом. Я нервничала перед тем, как туда пойти, поскольку мне предстояло вернуться в то место, из-за которого я первоначально заболела.

На улице была ранняя весна, лежал грязный снег, дул неприятный ветер. Я пробиралась по скользким тропинкам к институту.

Удивительно, но меня узнал охранник! За восемь лет здесь почти ничего не изменилось. Только лаборатория расширилась. Моя бывшая руководительница обращалась со мной очень вежливо и показала мне все новшества. Я впечатлилась и обрадовалась – действительно, на вид лаборатория стала сильнее.

Я смотрела на все как будто сквозь мутное стекло. Мои бывшие руководители знали, что я болею, но мне как будто бы было стыдно за это. Я не понимала, почему так. Мы прошлись по коридорам института, где некогда я проводила большую часть своего времени, веря в то, что когда-нибудь стану крупным ученым. Что ж, этого не случилось. Я с трудом защитила диссертацию, но и за это я была благодарна. Ведь в моем состоянии люди часто остаются недееспособными.

В отделе кадров меня попросили заполнить документы, но у меня очень сильно тряслись руки от препаратов. Скрюченными пальцами я поставила подписи. Но вывести на бумаге «МГУ имени Ломоносова» у меня не получалось совсем. Пальцы как будто сводило в судороге, буквы скакали, и ручка соскальзывала.

– Извините, я не могу…

– Ничего страшного, заполните потом, в следующий раз.

Я была так благодарна секретарям за то, что они не заставили меня дописывать. В глубине души я чувствовала ужас от того, что не могу даже писать, что мои руки меня не слушаются, а мозг как будто в тумане. Быстрее, быстрее из этого места. Я справлюсь, обязательно справлюсь.

Отношения

Я с радостью вернулась в больницу – тут я словно была среди своих. Никто не смотрел на меня в удивлении. Все были такие же, я как будто бы выдохнула. В горизонтальном положении мне было существенно проще.

Все это время я продолжала свою малоадекватную связь. В те моменты, в которые я чувствовала себя более или менее неплохо, я вела переписку, в которую выливалась вся моя сумасшедшая влюбленность. В периоды гипомании я писала письма от руки, чтобы передать их после того, как выйду из больницы. Их накопилась целая стопка, и они были наполнены пространными образами и метафорами и не несли какого-то особого смысла. Попадись они мне сейчас в руки, я побоялась бы их перечитывать – набор неоконченных мыслей от человека в рецидиве биполярного расстройства. Но все же я упорно продолжала писать.

Вскоре после моей госпитализации начался ковид, и больницу закрыли на карантин. Посещения и больничные каникулы были теперь под запретом. Это значило, что со своим мужем я больше видеться не могла.

В моей голове была полная каша, я скучала одновременно и по объекту своей влюбленности, и по мужу. Феде я была бесконечно благодарна за его заботу – он носил мне передачки, и мы были на связи каждый день. Благодаря ему я чувствовала, что я не одна, что у меня есть поддержка и семья.

Родители

Мои родители тем временем тоже потеряли возможность со мной видеться. Но, положа руку на сердце, я не очень хотела их видеть. Мне было бесконечно больно наблюдать за тем, как мама сдает день за днем и как переживает из-за этого папа. Их визиты приносили мне боль, и я была рада, что они прекратились.

Однажды семья Феди предложила сделать общий созвон, поболтать, узнать, как у кого дела, поддержать друг друга. Я участвовала в созвоне, но через короткий промежуток времени поняла, что для меня это невыносимо, и отключилась. Видеть счастливую семью, в которой никто не болеет и родители так поддерживают своих детей, было завидно и больно.

Я лежала лицом к стене и плакала о том, что моя мама никогда не увидит своих внуков. О том, что