Современные политические науки рождаются во Франции без подготовки – ибо Старый порядок до конца отказывался идти по парламентскому пути, – из этого вечного противоречия между идеалом и прагматикой, руссоизмом и макиавеллизмом, дешевым воплощением которого многие видят фигуру Робеспьера, как бы расплачивающуюся за эту антиномию политики, в общем-то нормальную в любой политической игре парламентского собрания. Робеспьер искренне верил в свою политическую программу республики добродетельных граждан, способной защитить самых уязвимых, помочь самым неимущим, вплоть до превращения ее в гражданскую религию. В этом он воплощал то идеологическое измерение, что в полученном от Господа полисе, ставшем светским, делает из политики свою веру и берется менять жизнь самых слабых, то есть опоры всех более или менее радикальных левых движений. В то же самое время Робеспьер понимает, как парламентская культура – посредством его выступлений в Конвенте, практики мобилизации якобинцев, внемлющих его речам, контроля за властью через его роль в Комитете общественного спасения – может стать действенным орудием современного макиавеллизма в республиканском смысле этого термина и мощным командным рычагом; однако имеются риски ее искажения самими формами этой политики под маской манипуляции и насилия над элементарными республиканскими формами, опирающимися на уважение к чужому несогласию.
Допуская между январем 1793 года, когда уже развернулась его борьба с жирондистами, и апрелем 1794-го, когда уничтожаются дантонисты, это двойное напряжение – мечты и расчета – в своей практике, мыслях, текстах и речах, Робеспьер превращается в изобретателя республиканского «полиса». Сознавая этот внутренний разрыв и необходимость для себя нести идеал как возложенную на него миссию, он порой выпадает из борьбы, пребывает в состоянии такого нервного напряжения, что неделями приходит в себя после обескровивших его испытаний. После этого он возвращается на сцену, осознавая свой долг отправлять на эшафот врагов, порой своих вчерашних друзей, и будучи уверенным, что он совершил это ради Республики, триумф которой ему не суждено лицезреть. Именно в этом смысле Робеспьер изобретает современную политику и доводит ее до двух взаимоисключающих крайностей: императив действия и ценность принципов; кривые и извилистые политические линии и прямизна принципов; сегодняшний компромисс и завтрашний проект. Именно так следует понимать «полис» Робеспьера – в двойственном смысле, отлично известном людям, обеспечивавшим общественный порядок в больших городах в конце XVIII века. Под конец этого века реформ общественный порядок и политический порядок сопровождают друг друга, будучи отражениями друг друга. Заниматься «полисом», согласно полисемии этого выражения, означает в революционные времена организовывать город по республиканским принципам радикальной новизны и, как ни парадоксально, изобретать общественный порядок, при котором реальность отмечена для каждого спокойствием, согласием и гармонией, а закон и его защита всем гарантированы. Поэтому «полис» подразумевает одновременно политику и полицию, в особенности второе, поскольку не бывает общественного порядка и гармонии вокруг ценностей, если город сотрясают беспорядки. Робеспьер понял, что порядок в городе – это левая идея, а власть силы на улицах – правая. И того и другого требовалось достигнуть в стране, воюющей с Европой, и в столице, воюющей со своей страной. Казалось бы, немыслимая затея, вызов согласию, но вполне понятный вызов, если постараться применить самый базовый метод начинающего историка, чья первейшая задача – проанализировать, объяснить и выстроить контекст.
Итак, Робеспьер воплощал обе стороны современной политики: строить реальность, говорить о надежде. И если он остается фигурой современной политической науки, то это потому, что он сполна испытал на самом себе последствия настолько сложной в реализации системы и сделал из изучения своей траектории подлинную лабораторию внутренних противоречий республиканского строя, этой натянутой струны между безусловной властью институтов и свободным согласием граждан.
Чтобы лучше понять этот краткий портрет Робеспьера-политика, поговорим о трех аспектах: об антиреспублике Робеспьера, или противоположности американской модели; о событийной последовательности и о необходимом возвращении интенсивной хронологии; наконец, о системе и политическом методе Робеспьера, стремившегося создать Республику своих грез, где граждане – мелкие собственники сами следили бы за порядком в силу своей образованности и, в сущности, больше не нуждались бы в политике, – истинную «середину», где центр Республики располагался бы по всему возрожденному «полису».
Порочная Республика: американская модель
Прежде чем перейти к хронологии борьбы Робеспьера с политическими противниками, которых он выявляет и нейтрализует в 1793–1794 годах, надо понять причины этой борьбы, основанной на нескольких очевидных для вожака якобинцев вещах и на его решимости одержать политическую победу.
Робеспьер строит свой подход к политике и созданию Республики на двух опорах, структурирующих его мысль. Все, что не присуще Республике, потенциально опасно, и любая система, любой строй, любая мысль и любые люди, враждебные Республике, ведут против нее войну и делают необходимой мобилизацию энергии для их безжалостного уничтожения. Короче говоря, для существования Республики приходится уничтожать все, что ею не является. Республика есть; монархии больше нет и не может быть. Эта позиция получает идеологическое закрепление в раздумьях Робеспьера об условиях организации процесса Людовика XVI – этом слишком часто упускаемом объяснении всех боев предстоящего года. Изложением этой позиции служит речь 3 декабря 1792 года: «Не нужно никакого судебного процесса. Людовик XVI – не обвиняемый. Представители нации – не судьи». Слова о невозможности невиновности Людовика указывают на радикальность позиции Робеспьера, раскрывающую его, как и остального Конвента, сговор на тех же принципах с Сен-Жюстом. Вне Республики нет спасения. Второй оплот мысли Робеспьера – это его понимание внутреннего функционирования Республики: она не терпит раздоров, плюрализма, компромиссной игры с изменчивым большинством, раскола, партийной игры, тем более интриг так называемых фракций. Прямое следствие этой позиции – полный отказ принять мысль об отсечении общества от политической системы, республиканских институтов, которое доказывало бы преступную дисфункцию, опасную для Республики. Поэтому идеальное представление Робеспьера о Республике содержит двойное включение. Народные представители не могут вести простую парламентскую игру, грозящую неприемлемым риском продажности. Они обязаны объединиться вокруг некоего общественного проекта и не отступать от него. При этом Робеспьер последовательно подчеркивает мысль, давно, еще летом 1789 года, высказанную Сийесом, об объединении представителей, то есть о принадлежности власти в стране всему корпусу депутатов, олицетворяющему в буквальном смысле нацию самим фактом своего сбора и участия в гражданской литургии. Прямым следствием этой концепции республиканского «полиса» является невозможность разлада между Конвентом и обществом, политическим классом и гражданским обществом. В этой игре в политическое зеркало две общности отражают друг друга, одна задействует жесткость институций, другая лелеет в себе качество республиканской морали. Общество и его представительство функционируют в безусловной связке, когда сбой в одном без промедления влечет блокировку второго. Несогласие с этой концепцией абсолютного требования возможно, но нежелание его понимать означает окарикатуривание проекта, отставание от его целеполагания, а значит, риск анахронизмов. Именно это двойное включение объясняет борьбу с фракциями, их принуждение к молчанию. Эта концепция тем более интересна, что представляет собой полную противоположность другой строящейся в то же самое время республике, тоже не без огромных трудностей, – американской.
Хотя и не упоминая об этом из-за отсутствия точного представления об обществе, формирующемся по другую сторону Атлантики, Робеспьер берет на вооружение концепцию противников американской модели, о которой стоит коротко напомнить, чтобы лучше понимать республиканскую мысль Робеспьера, предшествующую его смертельной борьбе с фракциями. Историк Гордон Вуд ясно продемонстрировал дилемму «отцов-основателей» в 1776–1789 годах, незадолго до событий, выводящих на авансцену Робеспьера. Они тоже полностью осознают колоссальную сложность построения республиканского режима, то есть строя, зиждущегося, с одной стороны, на добродетели руководителей, с другой – на пороках общества, или, в зависимости от точки зрения, на продажности элит и на природной народной добродетели. В конце концов
