Когда Пушкин встречал ее в 1817 и в 1819 годах, она была в расцвете юности. Теперь это минуло, осталось позади.

Я был свидетелем златой твоей весны;

Тогда напрасен ум, искусства не нужны,

И самой красоте семнадцать лет замена.

Но время протекло, настала перемена.

Ты приближаешься к сомнительной поре,

Как меньше женихов толпятся во дворе,

И тише звук похвал твой слух обворожает,

А зеркало сильней грозит и устрашает.

Что делать… утешься и смирись,

От милых прежних прав заране откажись,

Ищи других побед – успехи пред тобою,

Я счастия тебе желаю всей душою.

Жилось Анне Николаевне невесело, личная жизнь ее не сложилась. В отношении к ней матери не было ни тепла, ни понимания. Появление в их доме Пушкина – уже знаменитого поэта, молодого человека, поставленного судьбою в сложные жизненные обстоятельства, несправедливо гонимого, – стало эпохой в ее жизни, как и в жизни всего Тригорского.

Жуковский, Вяземский, Дельвиг, Плетнев… Ранее их знали здесь лишь по журналам, а теперь через Пушкина обитательницы Тригорского сблизились с ними – с кем письменно, с кем лично, вышли из узкого маленького мирка в большой широкий мир, приобщились к чему-то значительному, важному.

Особенно радовало это Прасковью Александровну и Анну Николаевну. Евпраксия – дома ее звали Зина или Зизи – в то время была еще слишком молода, чтобы оценить это в полной мере.

Веселая, непосредственная, живая, не испытавшая еще ни невзгод, ни разочарований, она просто жила и радовалась жизни. Ей только что минуло 15 лет, и в ней было много ребяческого.

Пушкин позже писал ей стихи:

Вот, Зина, вам совет: играйте,

Из роз веселых заплетайте

Себе торжественный венец —

И впредь у нас не разрывайте

Ни мадригалов, ни сердец.

На книгах, которые поэт дарил младшей Вульф, он делал шутливые надписи. На одной из них («Народные баллады и песни» на французском языке) написал: «Любезный подарок на память от г-на Пушкина, заметного молодого писателя».

В середине ноября 1824 года Пушкин писал Льву: «…на днях я мерился поясом с Евпр〈аксией〉, и тальи наши нашлись одинаковы. След. из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она талью 25-летн. мужчины. Евпр〈аксия〉 дуется и очень мила…»

Тонкую талию Евпраксии Николаевны Пушкин воспел в пятой главе «Онегина».

Между жарким и блан-манже,

Цимлянское несут уже;

За ним строй рюмок узких, длинных,

Подобно талии твоей,

Зизи, кристалл души моей,

Предмет стихов моих невинных,

Любви приманчивый фиал,

Ты, от кого я пьян бывал!

В письмах поэта к брату, особенно в первые месяцы ссылки, Евпраксия упоминается не раз: «Евпраксия уморительно смешна, я предлагаю ей завести с тобою философическую переписку. Она все завидует сестре, что та пишет и получает письма».

Анна Николаевна, как многие дворянские девушки той эпохи, особенно живущие в деревне, любила и умела писать письма. В таких письмах обычно бывали душевные излияния, описания событий, происходящих вокруг, вести о родных и знакомых, сердечные тайны.

Письма Анны Николаевны к Пушкину, писанные во время ее отлучек из Тригорского, полны сомнений, укоров, признаний и неподдельной страсти. Она принимала всерьез то, что для Пушкина было лишь любовной игрой.

«Боже! Какое волнение я испытала, читая ваше письмо, я так была бы счастлива, если бы письмо сестры не примешало бы горечи к моей радости… Ах, Пушкин, вы не заслуживаете любви, и я вижу, что была бы более счастлива, если бы уехала раньше из Тригорского и если бы последние дни, которые я провела тут с вами, могли изгладиться из моей памяти… Боюсь, вы не любите меня так, как должны бы были, – вы разрываете и раните сердце, которому не знаете цены; как я была бы счастлива, если бы была так холодна, как вы это предлагаете! Никогда еще не переживала я такого ужасного времени, как теперь, никогда не испытывала я таких душевных страданий, как нынешние, тем более что я вынуждена таить в сердце все свои муки». И дальше: «…уничтожьте мое письмо, когда прочтете его, заклинаю вас, я же сожгу ваше; знаете, мне всегда страшно, что письмо мое покажется вам слишком нежным, а я еще не говорю всего, что чувствую. Вы говорите, что письмо ваше глупо, потому что вы меня любите, какой вздор, особенно для поэта, что может сделать красноречивым, как не чувство? Пока прощайте. Если вы чувствуете то же, что я, – я буду довольна. Боже, могла ли я думать, что напишу когда-нибудь такую фразу мужчине? Нет, вычеркните ее! Еще раз прощайте, делаю вам гримасу, так как вы их любите. Когда-то мы увидимся. До той минуты у меня не будет жизни».

Интересно отметить, что, уничтожив перед женитьбой почти все письма к нему женщин, письма Анны Николаевны Пушкин сохранил.

Третья из тригорских барышень, миловидная Алина Осипова, была хорошая музыкантша и, как и ее сводные сестры, играла Пушкину его любимого Россини. Она нравилась Пушкину, и он посвятил ей шутливо-нежное «Признание» – «Я вас люблю, хоть я бешусь…».

«Признание» Пушкин предположительно записал в альбом Алины Осиповой.

Альбомы имелись у всех тригорских барышень. Пушкин с интересом рассматривал их, и эти наблюдения, бесспорно, отразились в одном из лирических отступлений четвертой главы «Евгения Онегина».

Конечно, вы не раз видали

Уездной барышни альбом,

Что все подружки измарали

С конца, с начала и кругом.

Сюда, на зло правописанью,

Стихи без меры, по преданью

В знак дружбы верной внесены,

Уменьшены, продолжены.

На первом листике встречаешь

Qu’écrirez-vous sur ces tablettes[97];

И подпись: t. à v. Annette[98];

А на последнем прочитаешь:»

Кто любит более тебя,

Пусть пишет далее меня». 〈…〉

В такой альбом, мои друзья,