Портрет А. С. Пушкина. Худ. В. А. Тропинин. Фрагмент. Всероссийский музей А. С. Пушкина

Роковая дуэль Александра Пушкина и Жоржа Дантеса произошла 27 января 1837 года около пяти часов дня на Чёрной речке. В. И. Даль узнал о случившемся только на следующий день от писателя А. П. Башуцкого, автора «Панорамы Санкт-Петербурга» (Ч. 1–3, СПб., 1834). Владимир Иванович вспоминал:

«28 января 1837 года во втором часу пополудни встретил меня Башуцкий, едва я переступил порог его, роковым вопросом: “Слышали вы?” – и на ответ мой: “Нет», – рассказал, что Пушкин накануне смертельно ранен».

Услышав ошеломляющую новость, В. И. Даль тотчас направился на набережную Мойки, в дом № 12. Здесь около четырех месяцев назад снял для себя квартиру поэт. Мимо пришедших проститься с А. С. Пушкиным людей Владимир Иванович пробрался в кабинет и увидел лежащего на диване возле книжных полок поэта. Здесь, в этом кабинете, Александр Сергеевич впервые сказал нашему герою «ты» и, таким образом, ввел его в круг самых близких для себя людей. В. И. Даль не ушел отсюда до конца. А.С. Пушкин попрощался с дорогими ему книгами, сказал, глядя на них: «Прощайте, друзья», затем протянул свой перстень-талисман, украшенный изумрудом, со словами: «Даль, возьми на память». Владимир Иванович попробовал отказаться от дорогого подарка, но поэт был настойчив: «Бери, друг, мне уж больше не писать».

Перстень Пушкина. Всероссийский музей А. С. Пушкина

После кончины А. С. Пушкина В. И. Даль попытался вернуть перстень вдове, но Наталья Николаевна сказала:

«Нет, Владимир Иванович, пусть это будет вам на память. И еще я хочу вам подарить пробитый пулей сюртук Александра Сергеевича». Позднее в одном из писем к В. Ф. Одоевскому В. И. Даль признался: «Как гляну на этот перстень, хочется приняться за что-либо порядочное». А про сюртук, последнюю выползину поэта, написал: «Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок – перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл – не знаю почему – талисманом, досталась… последняя одежда Пушкина, после которой одели его, только чтобы положить в гроб. Это черный сюртук с небольшой, в ноготок, дырочкой против правого паха. Над этим можно призадуматься. Сюртук этот должно бы сберечь и для потомства, не знаю еще, как это сделать, в частных руках он легко может затеряться, а у нас некуда отдать подобную вещь на всегдашнее сохранение». В конце концов, В. И. Даль передал сюртук на хранение М. П. Погодину, председателю Общества любителей российской словесности при Московском университете.

Кабинет Пушкина

Как реагировали современники на произошедшую трагедию?

Вот что записал (через две недели) в свой дневник А. В. Никитенко:

«До меня дошли из верных источников сведения о последних минутах Пушкина. Он умер честно, как человек. Как только пуля впилась ему во внутренности, он понял, что это поцелуй смерти. Он не стонал, а когда доктор Даль ему это посоветовал, отвечал:

– Ужели нельзя превозмочь этого вздора? К тому же мои стоны встревожили бы жену.

А. В. Никитенко

Беспрестанно спрашивал он у Даля: “Скоро ли смерть?” И очень спокойно, без всякого жеманства, опровергал его, когда тот предлагал ему обычные утешения. За несколько минут до смерти он попросил приподнять себя и перевернуть на другой бок.

– Жизнь кончена, – сказал он.

– Что такое? – спросил Даль, не расслышав.

– Жизнь кончена, – повторил Пушкин, – мне тяжело дышать.

За этими словами ему стало легко, ибо он перестал дышать. Жизнь окончилась: погас огонь на алтаре».

Александра Сергеевича Пушкина не стало 29 января 1837 года в 2 часа 45 минут пополудни.

Бюллетень о состоянии здоровья А. С. Пушкина, написанный В. А. Жуковским

В. Ф. Одоевский в некрологе, напечатанном 30 января 1837 года в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”», сказал: «Солнце нашей поэзии закатилось!» Такая оценка очень не понравилась власть имущим. А. В. Никитенко записал в дневник на следующий день:

«Сегодня был у министра. Он очень занят укрощением громких воплей по случаю смерти Пушкина. Он, между прочим, недоволен пышною похвалою, напечатанною в “Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”.

Итак, Уваров и мертвому Пушкину не может простить “Выздоровления Лукулла”.

Сию минуту получил предписание председателя цензурного комитета не позволять ничего печатать о Пушкине, не представив сначала статьи ему или министру».

На следующий день поэта отпевали. А. В. Никитенко записал в дневник:

«Февраль 1. Похороны Пушкина. Это были действительно народные похороны. Всё, что сколько-нибудь читает и мыслит в Петербурге, – всё стеклось к церкви, где отпевали поэта. Это происходило в Конюшенной. Площадь была усеяна экипажами и публикою, но среди последней – ни одного тулупа или зипуна. Церковь была наполнена знатью. Весь дипломатический корпус присутствовал. Впускали в церковь только тех, которые были в мундирах или с билетом. На всех лицах лежала печаль – по крайней мере наружная. Возле меня стояли: барон Розен, Карлгоф, Кукольник и Плетнёв. Я прощался с Пушкиным: “И был странен тихий мир его чела”. Впрочем, лицо уже значительно изменилось: его успело коснуться разрушение. Мы вышли из церкви с Кукольником.

– Утешительно, по крайней мере, что мы все-таки подвинулись вперед, – сказал он, указывая на толпу, пришедшую поклониться праху одного из лучших своих сынов…

Тут же, по обыкновению, были и нелепейшие распоряжения. Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исаакиевском соборе, – так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю свое прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Иностранцы приходили поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юношеству это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к