На этом вся история «посвящения» и завершилась. Больше разговоров на данную тему Император не затевал. Только, как писал Николай Павлович, «Матушка с 1822 года начала нам про то же говорить, упоминания о каком-то акте, который будто бы братом Константином Павловичем был учинен для отречения в нашу пользу, и спрашивала, не показывал ли нам оный Государь».

Однако Император Александр ничего брату Николаю не показывал. А раз так, то положение оставалось прежним. Николай Павлович прекрасно знал династический закон, был убежден, что подчиняться беспрекословно следует только ему, а раз закон не изменен, то, значит, ничего и не изменилось. Он продолжал воспринимать Константина Наследником не только при жизни Александра, но и сразу же после его смерти…

Управляющий делами Комитета министров (1831) и Государственный секретарь барон М. А. Корф за несколько лет до смерти младшего брата Николая Павловича, Великого князя Михаила Павловича (он умер в Варшаве 28 августа 1849 года), записал его рассказ о событиях декабря 1825 года.

Из повествования следует, что в январе 1822 года в апартаментах Царицы-Матери в Зимнем дворце после ужина состоялось важное совещание. Помимо Вдовствующей Императрицы там присутствовали: Император, Цесаревич Константин Павлович и Великая княгиня Анна Павловна.

В тот же вечер Константин сообщил подробности Михаилу. Там он заявил Государю и Матушке о своем решении отказаться от Престола, а «Государь обещал составить о всем этом акт». При этом было принято решение: все хранить «покамест в глубокой тайне». Как подытоживал Корф, «тем все и закончилось. И тогда, и после при Дворе соблюдалось мертвое молчание насчет случившегося, и никто не показывал виду, что что-нибудь знал».

Самое замечательное и примечательное во всей этой истории, что Николая Павловича не только не пригласили на совещание, но от него скрыли и содержание того самого «акта». Когда потом Михаил поинтересовался у Матушки, почему все это дело держалось в строжайшем секрете, она произнесла, что поступили «таким образом потому, что иначе могла бы пролиться кровь». Она не уточнила, что имела в виду.

Не исключено, что она, как и Александр I, опасались повторения марта 1801 года, когда был убит Павел I. Если признать правомочность подобной версии, то можно сделать лишь один вывод: насколько мать плохо себе представляла моральный кодекс сына Николая! Кровь ведь настоящая пролилась как раз потому, что возникло это трагическое «междуцарствие», которое с полным правом можно назвать «безвластием»[64]…

Когда же настал трагический момент и Император Александр Павлович скончался 19 ноября 1825 года в Таганроге, то наступила невозможная в делах государственных неразбериха[65].

Весть о смерти Императора пришла в Петербург 27 ноября. Подробности этого сохранились в воспоминаниях племянника Марии Федоровны и двоюродного брата Николая Павловича офицера Кавалергардского полка принца Евгения Вюртембергского (1788–1858), за несколько дней до того вернувшегося в Россию[66].

Дело происходило в дворцовой церкви Зимнего дворца, где шел дневной молебен. Служба уже кончалась, и за дверями Царской молельной принц увидел «бледного и смущенного» генерала графа М. А. Милорадовича (1771–1825). Рядом стоявший Николай Павлович тоже заметил генерала и вышел в коридор. Последовавший через несколько минут следом Вюртембергский увидел плачущего Великого князя, сказавшего по-французски только одну фразу: «Все погибло!»

Немедленно отправились в молельную к Матушке, и Николай Павлович первым сообщил ей горестную весть. «Она обняла его, и тут же только потоки слез хлынули из глаз ее и облегчили ей сердце». Немедленно Императрицу окружили придворные. Великий князь Николай, придя в себя, сказал кузену: «Идем присягать»! – и повел его длинными коридорами в другую дворцовую церковь.

По словам Евгения, там «священник прочел что-то, и Великий князь занес свое имя в книгу, где написана была присяга Императору Константину Первому. Я подписался вслед за Великим князем, потом подписались все, кто был в церкви».

Когда Вдовствующая Императрица узнала о произошедшем, то, всплеснув руками, обратясь к Николаю, воскликнула: «Что ты наделал!» Однако подобный вопрос ей было бы все-таки уместнее адресовать себе. Николай Павлович только следовал беспрекословно букве закона.

На следующий день, 28 декабря, Николай Павлович направил письмо начальнику Главного штаба генералу И. И. Дибичу (1785–1831) в Таганрог:

«После постигшего нас бедствия одним могли бы мы заплатить последний долг тому, кто наше счастье чинил, покуда он был в живых. Его именем, видя, чувствуя, как перед его лицом, я принес присягу моему законному Государю Императору Константину Павловичу. Теперь моя совесть спокойна и перед тем, которого всю жизнь оплакивать будем, и перед законным моим Государем, а потом да будет воля Твоя! С искренним душевным удовольствием должен я вам донести, что все последовали моему примеру; гвардия, город, всё присягнуло; я сам привел Совет (Государственный) к присяге при себе».

В России складывалась угрожающая ситуация: законный преемник вроде бы был, а Трон оставался пустым. Монархический авторитаризм, вся система которого замыкалась на фигуру Самодержца, лишался важнейшего структурообразующего элемента.

В воспоминаниях принца Евгения Вюртембергского приведен разговор между ним и военным губернатором Петербурга, героем Отечественной войны 1812 года графом М. А. Милорадовичем. Когда выяснилось, что наследует Престол Николай Павлович, то граф довольно меланхолично заметил, что «сомневается в успехе, так как гвардия не любит Николая». На недоуменный вопрос принца «При чем тут гвардия?» Милорадович дал ответ: «Совершенно справедливо, им не следует иметь голос, но это у них уже обратилось в привычку, почти в инстинкт».

Милорадович знал, что говорил. Многие офицеры гвардии «не любили» Николая за его требовательный и решительный характер, за его преданность делу, за его отстраненность при исполнении обязанностей от личных симпатий и антипатий. Это не нравилось не только потому, что нельзя было приехать на смотр и даже на учения «во фраке», а после формального отбытия «службы» немедленно умчаться в экипаже «кутить».

Николай же Павлович требовал для службы полной отдачи сил, исполнения регламентов во всей их полноте. Это одна из причин, вызывавшая нерасположение у некоторых чинов гвардии.

Другая, еще более важная, та, которую Милорадович назвал «почти инстинктом». За три четверти века – от смерти Петра в январе 1725 года до убийства Павла I в марте 1801 года – в России сменилось восемь монархов. Трое из них – Иоанн Антонович, Петр III и Павел I – были убиты, причем двое – Петр Федорович и Павел Петрович – той самой «гвардией», учрежденной некогда Петром I по западноевропейскому образцу. И никто из исполнителей и организаторов злодеяний не только не был как-то серьезно наказан, но даже не было учинено хотя бы формальных следственных действий!

Убийство Павла вообще воспринималось в среде высшего дворянства,