наших действий. А действия были в духе Миледи: подбрасывали записки подругам, создавали ложные записные книжки, кого-то выслеживали… Вреда наша деятельность никому не приносила. Это была интересная игра, которая занимала практически все свободное время. Хроники велись в ироническом стиле, картинки рисовали сами. Мы писали по очереди в одной толстой тетради. Когда Светка уехала в Америку, все эти документы остались у меня, потому что никакие рукописи вывозить не разрешалось. Когда я серьезно заболела, то отдала все бумаги Светке, она хотела написать о нашем детстве рассказ, кое-что уже начала, но не успела закончить. Фальшивые записные книжки нужны были для создания имиджа популярных девочек. В этих книжках были телефоны выдуманных мальчиков. У нас в классе был немного странный парень: он крал портфели понравившихся ему девочек, просматривал их содержимое и прятал так, что девочка искала его часа два после уроков. На этого Марка и была рассчитана фальшивая записная книжка: выкрадет и поймет, с кем имеет дело! В восьмом классе Марк уехал в Америку. Непонятно зачем перед этим он вступил в комсомол. Поэтому было устроено показательное комсомольское собрание, на котором звучали обличительные речи. Мы со Светкой комсомолками тогда не были, не торопились пополнить ряды борцов за коммунизм, поэтому подслушивали под дверью. Светка очень волновалась, а когда Марк вышел из класса морально уничтоженный, она пожала ему руку. Это был красивый жест. Юные обличители окружили только что униженного ими человека и просили не забывать их в далекой Америке, присылать джинсы и пластинки. Говорят, теперь этот Марк – раввин в США.
Светка очень рано стала взрослеть и к четырнадцати годам превратилась в красивую девушку. Она встречалась с мальчиками. Это были романтические прогулки и поцелуи, не более того. Я оставалась еще ребенком: рассказы о мальчиках казались мне нереальной сказкой. Светка решила подтянуть меня до своего уровня. Она встречалась с неким Михаилом, у которого был родственник, наш одногодка. Устроили двойное свидание, пошли в Таврический сад, долго гуляли, замерзли, ели пышки и пили кофе с молоком в каком-то кафе. Потом мальчик, с которым Светка меня знакомила, назначил мне свидание у метро «Горьковская». Я сначала согласилась, потом на меня напал жуткий страх: что я буду говорить, вдруг встречу маму, которая гуляла возле метро с моим маленьким братом. Я на свидание не пошла, а послала Светку, она приехала на «Горьковскую» и сказала несчастному мальчику, что свидание не состоится. В дальнейшем, до самого своего отъезда, она пыталась меня с кем-то свести, более или менее успешно. В 1979 году Света вышла замуж за московского архитектора, который собирался уезжать из России в США. Она ушла из института, уехала к мужу в Москву. Мы стали реже видеться…
Остался у меня рассказ, написанный по-русски перед самым ее отъездом в эмиграцию. Он несовершенен, писала его девушка двадцати одного года, а не профессор Гарварда. Думаю, публиковать его она, уже зрелая писательница, не собиралась. И все-таки, после долгих раздумий и согласования с родителями Светы, я решилась его напечатать. Во-первых, сейчас, когда Светланы нет с нами, каждый ее текст интересен; во-вторых, в этом рассказе предстает перед нами гнетущая атмосфера советской Москвы, тяжелый дух несвободы и страха. Кроме того, с точки зрения психологии этот рассказ интересен как пример, описывающий внутренний мир молодой девушки, которая собирается уехать навсегда, а тогда именно так и эмигрировали – «навсегда и насовсем». Она отрицает все, что ее окружает, при этом находится в состоянии подавленности, почти депрессии: ощущает себя лишней, отторгнутой толпой, городом, страной, чувствующей на себе недоброжелательные, оценивающие взгляды. Она уже «не здесь и еще не там». И только семья поддерживает ее и дает силы. И нет никакого противоречия между способностью вдохновлять других и ощущением внутреннего дискомфорта, подавленности и одиночества. Как такое возможно? У талантливых людей это часто бывает.
Когда Света уехала в Америку, наши пути разошлись. В конвертах тех писем, которые получали ее родители, всегда была страничка для меня. «Дорогая Кыча, в некоторых отношениях я стала американкой: ем овощи и пью молоко, улыбаюсь, но зато не бегаю по утрам…» «Подружилась с одной женщиной, она похожа на тебя, с ней можно говорить обо всем». Потом были открытки, написанные торопливо в кафе или в самолете. «У нас были очень интересные встречи с русскими художниками в Америке (Кабаков, Комар и Меламид). Собираю материал о русском мифе Америки. Если есть какие-то идеи, сообщи!» «Нашла в Калифорнии заросли желтых мимоз, вспомнила, как продавали маленькие букеты на станции метро “Горьковская”. Здесь их такое изобилие, что никто не знает, как они называются, просто “желтые цветы”. Такие живые, разнообразные моменты, из которых складывается жизнь». Несколько раз она приезжала в Россию, мы встречались. Через десять-пятнадцать минут неловкости начинали общаться как раньше. Почти как раньше, ведь люди меняются, меняется мир вокруг нас. Несколько раз мы обсуждали проект издания совместных воспоминаний. Написать об одном и том же, нами пережитом, но каждой из нас по-своему, и издать под одной глянцевой обложкой с двумя японками. Изящные японки со старинных гравюр, напечатанных на открытках, которые получал мой отец по почте от своих японских коллег. В открытках были вкладыши из тончайшей рисовой бумаги, на них писали текст. Вкладыш я вынимала, а открытки часто дарила Свете. Она это помнила и ценила.
Позже, уже из Америки, она писала мне только на японских открытках. Я их сохранила. В одной из открыток, с нежными бабочками на развороте, она пишет о нашем проекте. Даже название Светка придумала: «Записки из двух углов». К сожалению, приступила она к этому проекту слишком поздно. «Космос в женском туалете» – это один из последних ее рассказов. Она прислала мне его за месяц до своей кончины. Я прочитала текст, но, к сожалению, не очень вдумчиво, не успела кое-что у нее уточнить, с чем-то поспорить. Сейчас спросить уже не у кого, да и спорить не хочется. В тексте есть неточности, непроверенные факты – Света писала очень больная, после операции и химиотерапии.
В 90-е годы, когда Светлана приезжала в Россию, мы встречались в нашем любимом Рентгеновском садике, сидели на старой скамейке, гуляли по улицам Петроградской стороны, болтали за столиками в новых, только что открывшихся кафе, ели, как раньше, одно пирожное на двоих. Света, как в детстве, больше говорила, чем ела. Один раз я была у нее в гостях в Америке. Это была уже, конечно, не полноценная дружба, слишком разные были наши жизни, но Светина болезнь нас снова сблизила. Я поняла, что
