Но они не успели. Слишком долго петляли через горы сквозь бурлящий суп из «красно-зелёных», «бело-зелёных» и банд крымско-татарского «ополчения». Которое в живых не оставляло вообще никого. Далее ни идти, ни даже плыть было некуда: белые увели всё, что могло держаться на воде, кроме немногих частных мелких посудин, что изредка пересекали бухту между городом и Северной стороной. Но как ни дивился себе уже бывший теперь юнкер Александров, в душе он был… нет, не рад, какая уж тут радость перед перспективной возможного расстрела, но… успокоена как-то стала его душа. Хоть и страшился он мести со стороны скорых на расправу большевиков, но и в эмиграцию уходить не хотел. Что ему делать за границей? Это когда Киев, как на каруселях, летал сквозь безумие сменявших друг друга правлений – Центральной рады, большевиков, немцев, гетмана, петлюровцев, опять большевиков, – можно было испытывать иллюзию, что Деникин остановит этот сумасшедший аттракцион, и пойти вслед за соседом-офицером в ряды белой армии. А теперь-то? Теперь уже всё неважно – красные победили. Домой хочется. К семье…

Глава 2

Семья на переломе эпох

Как обычно, первые детские воспоминания не то чтобы смутны – они дискретны. Заснеженная улица, серо-коричневые дома, рыхлый снег под валенками, которые всё норовят соскользнуть с ноги, а какая-то большая девочка постоянно придерживает Толю за ручки, чтобы не упал. Вот кровать с блестящими набалдашниками, по которой его катает с боку на бок, смеясь, та же девочка. Какое-то скопище людей на залитой солнцем площади, но зачем они там и что делают – неведомо уму трёхлетнего мальчика.

Городка, в котором родился, Анатолий Александров не помнил. Да и помнить не мог: из Таращи, где отец служил мировым судьёй, когда в их семье появился третий ребёнок, его увезли, когда и года не было. Сначала в Луцк, к новому месту службы отца, а затем и вовсе в Киев, куда уехала мать из крайне не полюбившегося ей волынского города.

Мать Анатолия была полу-немкой, полу-шведкой. Элла-Мария, как её назвали при рождении, происходила из солидной семьи. Её отцом был Эдуард Эрнестович Классон, выходец из Швеции, магистр фармации, который переехал в Киев в 1855 году. Мать – Анна Карловна Вебер, родом из города Хемниц в германской Саксонии, дочь дрезденского фабриканта, работавшая в России гувернанткой, обучая детей немецкому и французскому языкам.

Об их браке сохранилась запись в метрической книге киевской Евангелическо-лютеранской церкви Святой Екатерины:

Дом в Таращах, где родился А.П. Александров.

Из открытых источников

«№ 11. 18 июля 1863 года обвенчаны Эдуард Александр Юлиус Классон (Klassohn), коллежский асессор, магистр фармации, сын Эрнста Классона, уроженец г. Сусея (Gross Sussey) в Курляндии, 32 лет, и Анна Эмилия Вебер, дочь директора фабрики Карла Вебера, уроженка г. Хемниц (Chemnitz) в Саксонии, 20 лет, оба лютеранского вероисповедания». [235]

Солидности фармацевту Эдуарду Классону добавляло то, что он работал при университете и одновременно занимался частной лекарской практикой. Во всяком случае, накопленных средств ему хватило, чтобы выкупить городскую усадьбу на Софийской (Софиевской) улице в Киеве и построить там в 1871 году большой дом с флигелем. Здесь и росла родившаяся в том же году Элла-Мария Классон, вплоть до смерти отца в 1875 году (в 46 лет, больное сердце), после чего осиротевшая семья из вдовы и троих детей переехала на Бульварную улицу.

Комнаты Анна Карловна стала сдавать жильцам, на что семья и существовала. Причём достаточно безбедно: во всяком случае, сына Роберта она не чинясь отправила учиться в самую престижную и дорогую Киевскую Первую гимназию. Считалось, что это учебное заведение – для детей аристократов и богатых людей, и ценилось намного выше в общественном мнении, нежели Вторая гимназия, которую называли губернской и на которую ориентировался средний класс.

В этом доме и познакомились Элла-Мария и снимавший здесь комнаты студент, выходец из рода саратовских купцов Пётр Александров. Как и что между ними произошло, сегодня сказать трудно, но не исключено, что это властная и упорная мать подобрала для дочери выгодную партию. Потому что Саратов-то он Саратов, хотя в конце XIX века это была уже отнюдь не та глушь, что фигурировала в комедии Грибоедова, а крупный торгово-промышленный город, но и молодой человек, которому разум, образование и доходы позволяют учёбу на юридическом факультете Киевского университета имени Св. Владимира, явно шёл к хорошему будущему.

Впрочем, как сказано, доподлинно сегодня этого уже не узнать. Главное, что в семье Александровых присутствовала искренняя любовь. А значит, тёща всё угадала верно.

Правда, у Эллы-Марии, поначалу уехавшей с мужем в Саратов, куда тот вернулся после окончания университетского курса, не сложились отношения с саратовскими родственниками. Не только с сёстрами мужа, но и со свёкром Павлом Трофимовичем. Этаким круглячком-боровичком, властным и склонным к запоям. Ей не хватало киевских друзей, родного дома на Софиевской улице. Молодая женщина много болела, испытывала частые сердечные приступы. Видимо, сказывалась наследственность со стороны отца.

Так что Элла Эдуардовна однажды собралась и одна вернулась в Киев. Писала оттуда мужу подробные письма:

«Здесь мне хорошо. Маме очень понравилась Валюша (Валерия) и – взаимно; первые слова Вальки, когда она просыпается, это – «где бабоска?». Нельзя, однако, сказать, чтоб Валя себя хорошо вела тут; она постоянно упрямится и на все отвечает – «не хочу».

Может быть, это новая обстановка так действует. Здесь она играет с девочкой квартирантов, потом очень подружилась с кухаркой, так что ко мне пристает мало.

Мама нас целый день кормила, мы целый день ничего не делаем и много спим.

Киевский мягкий воздух действует на меня живительно; так что я не чувствую себя такой разбитой, как дома (в Саратове). Я думаю, что я здесь поправлюсь. Все находят, что я выросла, но приходят в ужас от моей худобы. Мне приятно, что здесь все мной интересуются: сегодня даже Гипс приходил на меня посмотреть.

Мама очень хорошо относится; она просила написать тебе, что она просит тебя остаться у ней все время твоего отпуска, а не одну неделю. <…> Когда я приехала, меня, прежде всего, поразило изящество маминых комнат, а потом – царствующие здесь простота и любезность в отношениях. Верхняя квартирантка