Должен признаться, что мне пришлось отступиться от правила не платить комиссионных, которое я столь щепетильно соблюдал в Бомбее. Мне говорили, что здесь условия совсем иные, чем в Бомбее: там надо было платить за комиссию посреднику, здесь – вакилу, который поручал вам вести дело. Указывали также, что здесь, как и в Бомбее, все адвокаты без исключения отдают часть своего гонорара в виде комиссионных. Но самыми убедительными были для меня доводы брата.

– Ты видишь, я работаю в доле с другим вакилом. Я всегда буду стараться передавать тебе все наши дела, которые ты сумеешь вести, но если ты откажешься платить комиссионные моему компаньону, то поставишь меня в затруднительное положение. У нас с тобой общее хозяйство, и твой гонорар, естественно, поступает в общий котел; таким образом, я автоматически получаю свою долю. Ну а как же быть с компаньоном? Ведь если бы он передал дело другому адвокату, то, безусловно, получил бы за комиссию.

Этот аргумент был неопровержим. Я чувствовал, что если займусь адвокатской практикой, то мне нельзя будет в подобных случаях настаивать на своем принципе – не давать комиссионных. Так я убеждал или, говоря прямо, обманывал себя. Должен, впрочем, добавить, что не припомню случая, когда я платил бы комиссионные по какому-нибудь другому делу.

Работая таким образом, я начал понемногу сводить концы с концами, но примерно в это время я получил первый жизненный урок. Я слышал, что представляют собой британские чиновники, но еще ни разу не сталкивался с ними.

До восшествия на престол Порбандара покойного ранасахиба брат был его секретарем и советником. С тех пор над ним тяготело обвинение, что, пребывая в этой должности, он как-то подал неправильный совет. Дело поступило к политическому агенту, который имел предубеждение против моего брата. В бытность свою в Англии я познакомился с этим чиновником, и он относился ко мне весьма дружески. Брату хотелось, чтобы, пользуясь этой дружбой, я замолвил за него словечко и постарался рассеять предубеждение политического агента. Но мне это было не по душе. Я считал, что не следует пытаться использовать мимолетное знакомство. Если брат действительно виноват, то я ничего не смогу изменить. Если же он невиновен, то должен подать прошение в обычном порядке и, будучи уверен в своей невиновности, ждать результатов. Брату мои рассуждения, однако, не понравились.

– Ты не знаешь Катхиавара, – сказал он. – Ты еще не знаешь жизни. Здесь имеет значение только протекция. Тебе, как брату, нехорошо уклоняться от исполнения своего долга. Что тебе стоит замолвить за меня словечко перед знакомым чиновником?

Я не смог отказать ему и против своей воли пошел к чиновнику. Я знал, что у меня не было права обращаться к нему, и понимал, что компрометирую себя. Но я добивался приема и был принят. Я напомнил чиновнику о нашем прежнем знакомстве, но сразу увидел, что Катхиавар не Англия и что чиновник в отпуске и чиновник при исполнении служебных обязанностей – совершенно разные люди. Политический агент признал наше знакомство, но напоминание, по-видимому, покоробило его.

«Надеюсь, вы пришли сюда не для того, чтобы злоупотреблять этим знакомством, не так ли?» – звучало в его холодном тоне и, казалось, было написано на его лице.

Тем не менее я приступил к изложению своего дела. Сахиб стал проявлять признаки нетерпения.

– Ваш брат интриган. Я не желаю вас больше слушать. У меня нет времени. Если у вашего брата есть что сказать, пусть он действует через соответствующие инстанции.

Ответ был достаточно ясен и, возможно, заслужен. Но эгоизм слеп. Я продолжал говорить. Сахиб встал и сказал:

– Теперь уходите.

– Но, пожалуйста, выслушайте меня, – попросил я.

Это его еще больше рассердило. Он позвал слугу и приказал вывести меня. Когда вошел слуга, я все еще медлил, тогда тот взял меня за плечи и вытолкал за дверь. Сахиб и его слуга удалились к себе. Я рвал и метал. Тотчас же я послал сахибу записку следующего содержания: «Вы оскорбили меня. Ваш слуга по Вашему приказу учинил надо мной насилие. Если Вы не извинитесь, мне придется обратиться в суд».

Ответ пришел немедленно, доставленный его соваром: «Вы вели себя нагло. Я просил Вас уйти, а Вы не уходили. Мне ничего не оставалось, как приказать слуге вывести Вас. Вы не ушли, даже когда он попросил Вас выйти. Поэтому он должен был применить силу, чтобы выгнать Вас. Можете обращаться в суд, если Вам угодно».

С этим ответом в кармане, удрученный, я вернулся домой и рассказал брату о случившемся. Он был огорчен, растерян и не знал, как утешить меня. Он посоветовался со своими приятелями вакилами. Я не знал, как возбудить дело против сахиба. В это время в Раджкоте случайно находился Фирузшах Мехта, приехавший из Бомбея по какому-то делу. Но разве мог такой молодой адвокат, как я, осмелиться пойти к нему? Поэтому все бумаги по этому делу я переслал ему через вакила, который пригласил его, и просил дать совет.

– Передайте Ганди, – ответил он, – что подобные истории – удел многих вакилов и адвокатов. Он недавно приехал из Англии и горяч. Он не знает английских чиновников. Если он не хочет нажить себе неприятностей, пусть порвет письмо и примирится с оскорблением. Он ничего не выиграет от суда с сахибом, а, напротив, очень легко повредит себе. Скажите ему, что он еще не знает жизни.

Совет этот был для меня горек, как отрава, но я все же проглотил ее. Я стерпел обиду, но извлек из всего этого и пользу.

«Никогда больше не поставлю себя в такое положение, никогда не буду пытаться использовать подобным образом свои знакомства», – решил я и с тех пор ни разу не отступал от этого правила.

Этот урок оказал влияние на всю мою дальнейшую жизнь.

V. Сборы в Южную Африку

Я был, конечно, не прав, что пошел к чиновнику. Но моя ошибка не шла ни в какое сравнение с его раздражительностью и необузданным гневом. Я не заслужил того, чтобы меня выгнали. Едва ли я отнял у него больше пяти минут. Ему просто не хватило терпения выслушать меня. Он мог бы вежливо попросить меня уйти, но власть слишком опьянила его. Позже я узнал, что терпение не входит в число достоинств этого чиновника. Оскорблять посетителей было его обыкновением. Малейшее недоразумение, как правило, выводило сахиба из себя.

В