Рамон Фернандес

Вы помните, как Платон, проектируя свое Государство, относился к поэтам. Он изгнал их из Государства, руководствуясь соображениями общего блага. Он был высокого мнения о силе поэзии. Он считал ее пагубной, избыточной – разумеется, в идеальном общественном устройстве. Вопрос о праве на существование поэта с тех пор не часто ставился с такой решительностью; но сегодня он возникает. Конечно, он возникает редко в такой форме. Но вам всем он знаком более или менее как вопрос об автономии поэта: о его свободе сочинять то, что он хочет. И вы не склонны признавать за ним эту автономию. Вы считаете, что существующая социальная ситуация принуждает его решить, кому он хочет послужить своей активностью. Буржуазный развлекательный писатель не распознает этой альтернативы. Вы уличаете его в том, что он, не предполагая того, обслуживает определенные классовые интересы. Более продвинутый тип писателей опознает эту альтернативу. Он принимает решение на основе классовой борьбы, становясь на сторону пролетариата. На этом с их автономией, однако, покончено. Они направляют свою деятельность в соответствии с тем, что необходимо пролетариату в классовой борьбе. Принято говорить, что они руководствуются тенденцией.

Тут перед нами ключевое слово, вокруг которого уже давно ведутся дебаты, прекрасно вам известные. Они вам известны, и потому вы знаете, сколь бесплодны они были. Дело в том, что они не избавились от скучного «с одной стороны, с другой стороны»: с одной стороны, от результатов поэта следует требовать верной тенденции, с другой стороны, мы вправе ожидать от его результатов качества. Эта формула, конечно, неудовлетворительна до тех пор, пока мы не присмотримся, какая, собственно, связь существует между обоими факторами, между тенденцией и качеством. Конечно, эту связь можно декларировать [dekretieren]. Можно заявить: произведение, предъявляющее верную тенденцию, не нуждается ни в каком дальнейшем предъявлении качества. Можно также декларировать: произведение, предъявляющее верную тенденцию, должно обязательно предъявлять все иные качества.

Эта вторая формулировка небезынтересна, более того: она истинна. Я ее себе присвою. Но, делая это, присваивая ее, я тем самым отказываюсь ее декларировать. Это утверждение должно быть доказано. И как раз к попытке такого доказательства я хотел бы здесь привлечь ваше внимание. Вы, возможно, возразите, что это довольно специальная и даже далекая тема. «Неужто вы хотите, – скажете вы, – таким доказательством способствовать изучению фашизма?» Но я действительно намерен это сделать. Поскольку я надеюсь показать вам, что понятие тенденции в той обобщенной форме, что встречается чаще всего в вышеупомянутых дебатах, совершенно непригодный инструмент для литературной критики политического толка. Я хотел бы вам показать, что тенденция стихотворения в политическом плане может быть верной только в том случае, если она верна и с литературной точки зрения. То есть политически верная тенденция включает литературную тенденцию. И сразу же добавлю: эта литературная тенденция, эксплицитно или имплицитно содержащаяся в любой верной политической тенденции, – она, и ничто иное, составляет качество произведения. Именно поэтому верная политическая тенденция произведения включает его литературное качество, поскольку она включает его литературную тенденцию.

Это утверждение, смею надеяться, станет вам вскоре понятнее. На минуту представим, что я мог бы выбрать другую отправную точку для своего рассмотрения. Я исходил из непродуктивности дебатов о том, в каком отношении находятся тенденция и качество. А мог бы исходить из более ранней, но столь же неплодотворной дискуссии: в каком отношении находятся форма и содержание, и в частности в политическом творчестве? Эта постановка вопроса пользуется дурной славой, и по праву. Она считается хрестоматийным примером попытки подходить к литературным смыслам шаблонно и недиалектично. Ладно. Но как же тогда выглядит диалектичная трактовка того же вопроса?

Диалектичное рассмотрение этого вопроса, и тут я уже подхожу к сути дела, вообще не может иметь дело с неподвижной изолированной вещью: произведением, романом, книгой. Оно должно ее поместить в живой социальный контекст. Вы справедливо заметите, что это уже не раз предпринималось в кругу наших друзей. Так и есть. Только при этом часто сразу переходят в большой [контекст], и тем самым с необходимостью столь же часто в размытый. Как мы знаем, общественные отношения обусловлены производственными отношениями. И когда материалистическая критика обращалась к произведению, то она задавалась вопросом, как относится произведение к общественным производственным отношениям эпохи. Это важный вопрос. Но и очень сложный. Ответ на него не всегда однозначен. И я хотел бы тут вам предложить один более близкий вопрос. Вопрос более непритязательный, менее стратегический, но, как мне кажется, дающий больше шансов на получение ответа. А именно, вместо того чтобы спрашивать: как относится произведение к производственным отношениям эпохи? Соглашается ли оно с ними, реакционно ли оно или стремится к их пересмотру, является революционным? – вместо этого вопроса или, по крайней мере, до него я хотел бы вам предложить другой. Итак, прежде чем я спрошу: как относится поэзия к производственным отношениям эпохи? Я хотел бы спросить: как она обустроена в [внутри] них? Этот вопрос нацелен непосредственно на функцию, которую выполняет произведение внутри писательских производственных отношений эпохи. Другими словами, он нацелен непосредственно на писательскую технику произведения.

Понятием «техника» я назвал такое понятие, которое открывает доступ непосредственно к общественному и тем самым к материалистическому анализу литературного продукта. Одновременно понятие техники дает опору для диалектики, что помогает преодолеть непродуктивное противопоставление формы и содержания. Более того, это понятие техники служит указателем к правильному определению соотношения тенденции и качества, о котором мы спрашивали в начале. Таким образом, если ранее мы cмогли сформулировать, что верная политическая тенденция произведения включает его литературное качество, поскольку она включает его литературную тенденцию, то теперь мы определим точнее: эта литературная тенденция может состоять в прогрессе или в регрессе литературной техники.

В ваших интересах будет, если я здесь перепрыгну, только по видимости без перехода, в совершенно конкретный литературный контекст. В русский. Я хотел бы привлечь ваше внимание к Сергею Третьякову, к определенному им и воплощенному типу «действующего» [дословно: «оперирующего»] писателя. Этот действующий писатель дает самый наглядный пример функциональной зависимости, в которой всегда и при любых обстоятельствах находятся верная политическая тенденция и прогрессивная литературная техника. Конечно, это только один пример, другие приберегу. Третьяков отличает действующего [оперирующего] писателя от информирующего. Его миссия не в том, чтобы сообщать, а в том, чтобы бороться; не играть роль зрителя, а активно ввязываться. Он определяет эту миссию через свидетельства о своей деятельности. Когда в 1928 году, в эпоху тотальной коллективизации сельского хозяйства, выходит призыв «Писатели, на колхозы!», Третьяков отправился в коммуну «Коммунистический маяк» и там,