На заседаниях бывали моменты, когда адвокаты Бишимбаева, Хусаинова или Рамазанова, подходили к присяжным, и те демонстративно отворачивались. Никто даже не скрывал неприязни.

Мне было по-человечески жаль присяжных – они вместе с нами просматривали фото и видео с телефона Куандыка. Спокойно смотреть почти никто не смог, некоторым становилось плохо. Когда мы получили доступ к видеозаписям в телефоне Бишимбаева, судья неоднократно рекомендовала нам не просматривать их. Я тоже не знал, что там увижу, не ожидал, через что нашей семье придется пройти.

Перед этим я и так в течение шести месяцев досконально изучал все, что могло пролить еще какой-то свет на произошедшее в ночь с 8 на 9 ноября, – записи с видеокамер, все виды экспертиз, все записанные показания. Изучал судмедэкспертизу, которая является основной в этом деле. Но, даже потратив огромное количество времени на изучение всех материалов дела, понял, что никогда не узнаю, что на самом деле произошло в ресторане BAU, потому что в моем распоряжении были только фрагменты этой истории.

Я оказался перед выбором: либо так и не узнать, что произошло, либо узнать. Выбрал узнать. Сейчас понимаю, что, возможно, зря – как бы я ни пытался, все еще не могу забыть ни единого кадра. После бессонной ночи я поехал в суд, а затем сразу домой, чтобы провести сессию с психологом. В противном случае не знаю, что бы со мной было.

На одном из видео Салтанат после долгих истязаний говорит Бишимбаеву: «Ты за это сядешь, не меньше чем на десять лет». Конечно, он боялся снова оказаться в тюрьме. По-видимому, он решил, что лучшим решением будет убить Салтанат и скрыть это убийство.

У Салтанат был ноутбук, который бесследно исчез. На нем были установлены специальные программы для расчета астрологических прогнозов. Там же были записи консультаций и все ее фотографии. Вполне возможно, что там было еще что-то важное, что могло быть приобщено к делу и повлиять на его ход, но найти ноутбук так и не удалось. Обыск никаких результатов не дал.

Есть мнение, что пожизненное Бишимбаев не получил именно потому, что кто-то из присяжных проголосовал против. Но я уверен, что они были единодушны.

Конечно, открытый суд стал прецедентом. Если бы процесс проходил в закрытом формате, без присяжных и трансляции, не было бы такого широкого общественного резонанса на международном уровне. И Бишимбаев однозначно получил бы меньший срок. И может быть, даже был бы оправдан.

Мы с адвокатами много говорили об открытых судебных разбирательствах. Они считали, что такие суды нужны, но с оговоркой: например, есть категория дел более объемных, чем наше. Дело Салтанат насчитывает 16 томов, но бывают дела, доходящие до 700 томов. Одно дело, когда открытость процесса влияет прежде всего на сам суд. Если множество людей наблюдают за процессом, ни один судья не пойдет на то, чтобы при очевидности вины вынести оправдательный приговор. С этой точки зрения открытые разбирательства имеют смысл. По многим делам могли бы быть вынесены иные, справедливые, вердикты. Но существует также и риск – например, в случае с объемными делами, когда очень много свидетелей. Прежде чем явиться на допрос, свидетель вполне может просмотреть записи с судебных разбирательств, чтобы узнать, какие доказательства давались до него. И может подстроиться под ситуацию либо будет знать все, что происходило, и давать те показания, которые выгодны или не выгодны подсудимому или ему самому. Поэтому, если допускать открытые суды, в случае объемных дел допрос свидетелей должен вестись в закрытом формате. А так открытые суды очень полезны. Человек может включить телевизор, найти судебное разбирательство, которое ему интересно, даже просто в познавательных целях. И кроме того, конечно, это один из механизмов борьбы с коррупцией в судах.

В нашем законодательстве прописано, что за преступление, подобное тому, которое совершил Бишимбаев, предусматривается срок вплоть до пожизненного заключения. Но в силу гуманности казахстанского суда эту норму стараются по возможности не применять. Во всемирной Декларации прав человека право на жизнь занимает первое место, но, к сожалению, в нашем обществе до сих пор отсутствует понимание абсолютной ценности человеческой жизни. Если в нашем случае (а это убийство с особой жестокостью) максимум, чего мы смогли добиться для Бишимбаева, – это 24 года, то что говорить о других.

Потерять близкого человека – невосполнимая утрата. Но кроме этого, родные и близкие проходят через настоящий ад, через изнуряющие суды, которые длятся месяцами, через потоки грязи и лжи, и в результате наказание для преступника составляет от семи до десяти лет – это с учетом того, что лет через шесть он может выйти по УДО, а то и вообще быть помилованным. В Казахстане люди – словно расходный материал.

Наша семья подала иск на возмещение морального ущерба, но сам акт ощущается неправильным. Что вообще может компенсировать то, что мы пережили? Есть определенная сумма, которую мы потратили на адвокатов, – это отдельный вопрос, который решается. Но как можно оценить слезы матери? Здоровье? Бессонные ночи? Всю эту информационную чушь и поливание Салтанат грязью? Моей сестренки больше нет, и я не понимаю, о какой моральной компенсации можно говорить.

* * *

Мы попросили всех, у кого есть хотя бы малейшая информация о произошедшем в ресторане BAU в ночь с 8 на 9 ноября, связаться с нами. Люди писали и звонили, сообщали новые факты, каждого мы просили дать показания в полиции.

Однажды мне написали анонимно – какая-то женщина попросила о встрече. Мы встретились в «Английском квартале» в Астане. На женщине были темные очки и шарф. Своего настоящего имени она не назвала. Незнакомка сказала, что сочувствует нам, по ее намекам я понял, что раньше она могла работать с кем-то из моих родителей. Она рассказала много интересного, но я отнесся к этому скептически – информации в те дни приходило много. Однако позже все, что она рассказала, подтверждалось данными из открытых источников, например факты о продаже недвижимости. От нее я узнал подробности о ребенке, которого,