Благодаря Товстоногову Шарко наконец вышла из амплуа характерной актрисы, сыграв свои лучшие драматические роли – в «Трех сестрах», «Трех мешках сорной пшеницы» и, конечно, легендарных «Пяти вечерах».

«Зинаида Шарко актриса современных выразительных средств, – говорил о ней Георгий Александрович. – Современных в том смысле, что она при остроте мысли умеет минимально выражать вовне то, что с ней происходит. Дар импровизационный, вне которого нет настоящего большого артиста. Эти два свойства делают ее чутко ощущающей время и чутко ощущающей те средства выражения, которые свойственны нашему времени».

Эксцентрика Зинаиды Максимовны проявлялась не только на сцене. Резкая, острая на язык, она – единственная из всех актрис – позволяла себе спорить и повышать голос на самого Товстоногова, и тот прощал ей это. Режиссера и актрису связывала искренняя, настоящая дружба, при которой они могли говорить друг с другом прямо и откровенно. Доставалось и любимому партнеру Ефиму Копеляну. Как-то, уже за сценой, после сыгранного драматического эпизода, Шарко попыталась поднять голову Ефима Захаровича и заглянуть ему в глаза. Оказалось, что актер прячет лицо, потому что, будучи от природы смешлив, буквально заливается смехом, кусая усы.

– Ты знаешь, я вспомнил… – начал было оправдываться Копелян.

Ответом ему стала звонкая пощечина:

– Вспоминать будешь дома!

Позже в спектакле «Три сестры» Шарко стала своего рода «контролером смеха Копеляна». В спектакле была сцена, на которой Ефим Захарович непременно «раскалывался». И предотвратить нежданный и не ко времени смех полковника Вершинина мог лишь не сводимый с него суровый взор Ольги – Зинаиды Шарко. Так и играли…

Однажды во время гастролей «Пяти вечеров» в Тбилиси у Тамары – Шарко отклеилась одна ресница. Актриса нашлась сразу: подобно тому, как в аналогичной ситуации великий вахтанговец Николай Гриценко бросил в зал отклеившийся нос, Шарко смахнула другую ресницу, и один из критиков, оценив экспромт, написал в рецензии: «Когда к Тамаре пришла любовь, она ее окрылила и сделала прекрасной, и ей стали уже не нужны украшательства гримеров».

Похвалы критики в другой раз сыграли с актрисой злую шутку.

«Показательная история произошла на спектакле “Не склонившие головы”, – вспоминала она. – Его посмотрел маститый критик – профессор Бояджиев. Георгий Александрович познакомил меня с ним, и мы долго беседовали.

– А кто придумал эту мизансцену? А эту? А эту? – спрашивал Бояджиев.

На все вопросы я отвечала:

– По-моему, я сама.

Слово “мизансцена” я, конечно, знала, но никак не предполагала, что все то, что со мной происходит изнутри и, естественно, как-то выражается пластически, называется так прекрасно. Короче говоря, мою роль он воспринял как ряд прекрасных, поразительных мизансцен, а беседу завершил словами, прозвучавшими для меня почти как гимн, ода моей работе:

– Вы играете эту роль как балерина! Я бы даже сказал, вы не играете, вы танцуете!

Я была на седьмом небе от столь высокой похвалы, ведь книги профессора Бояджиева о театре я не просто читала, но изучала.

Назавтра мы уезжали на гастроли в Москву. И на первом же спектакле, окрыленная беседой с самим Бояджиевым, я от души, на полную катушку “станцевала” свою роль, наслаждаясь и упиваясь своим совершенством. И вдруг в мою гримерную врывается взбешенный, разъяренный, кричащий Георгий Александрович:

– Зина! Что с вами происходит?! Что вы сейчас вытворяли на сцене?

– Как что? По-моему, я сегодня очень хорошо играла.

Далее последовал многомегатонный взрыв гнева:

– По-вашему?! Я не знал, что теперь это называется игрой! Да вы не играли! Вы выкобенивались, выпендривались, выкаблучивались, танцевали!!! Вы делали все, что допустимо и недопустимо на сцене, только не играли.

И я ему все рассказала.

– Так! Больше я ни одного критика не подпущу к вам на пушечный выстрел.

Должна признаться, мне стоило больших трудов забыть о так прекрасно расписанных Бояджиевым собственных мизансценах и вернуться к нормальному существованию в роли. И после этого случая на вопрос Георгия Александровича вроде: “Почему вы никогда не ходите на обсуждение спектаклей? Из Москвы специально приезжают уважаемые люди. Вам не интересно их мнение?” – я всегда отвечала: “Если меня будут ругать, я с ними заранее не согласна. Для этого у меня есть вы. А если будут хвалить, вы знаете, чем это однажды кончилось”».

Весь Ленинград облетел афоризм, сказанный Шарко первому мужу, Игорю Владимирову, когда она случайно обнаружила его «донжуанский список»: «Из твоих девиц можно создать третьесортный бордель, а из моих мужиков – лучший театр Европы!»

Увы, личная жизнь блистательной актрисы не сложилась. Владимиров ушел от нее к еще одной ученице Зона – Алисе Фрейндлих, Сергей Юрский – к выпускнице того же мэтра, Наталье Теняковой. Правда, от первого брака у Зинаиды Максимовны остался сын, и в дальнейшем она стала не только счастливой бабушкой, но и прабабушкой трех правнуков, с которыми пела вместо колыбельной знаменитую песенку Тамары. Последнюю они некогда нашли вместе с Володиным и принесли Товстоногову:

Миленький ты мой, возьми меня с собой,

Там в краю далеком буду тебе женой…

Эта незатейливая песня стала лейтмотивом всего спектакля, и многие советские женщины плакали, слушая ее.

Сама неунывающая Шарко по-настоящему плакала один раз в жизни, когда, по собственному ее ощущению, жизнь эта, ее жизнь – закончилась. Это был день смерти Товстоногова.

«Я несколько лет была в прострации, – вспоминала Зинаида Максимовна. – Ощущение конца, чувство, что дальше ничего не будет, и счастья, что это было. Личная драма? Одна закончилась – будет другая, а тут ничего другого быть уже не могло».

Ее жизнь в театре и в самом деле, если не закончилась, то словно замерла. Новых ролей не было. Лишь в реквиеме товстоноговского БДТ – спектакле «Квартет» – она наконец получила роль, потому что скончалась Валентина Ковель, которая должна была играть ее изначально. Отчасти безролье разбавляла антреприза (спектакль «Старая дева») и поздно пришедшее в жизнь актрисы кино («Луной был полон сад»).

Парадокс. Зинаида Шарко сыграла в театре свыше сотни ролей, но в памяти зрителей навсегда осталась Анардой из кинофильма Яна Фрида «Собака на сене» – пожилой служанкой, напевающей запоминающиеся куплеты:

Ах если б можно, если б можно было,

Чтоб сердце самовольно разлюбило…

Она так и осталась одна до конца своих дней. Даже когда тяжело заболела, не пожелала переехать к сыну и хоть как-то изменить свой образ жизни, включая вредные привычки, – например, пристрастие к курению. В этом она тоже была едина со своим мастером и другом – Георгием Товстоноговым. Когда Зинаиду Максимовну попросили назвать самый счастливый день ее жизни, она не задумываясь ответила: «33 года работы с Георгием Товстоноговым